Zа право жить - Коллектив авторов

велосипед. – А велосипед только погнулся. Когда начался обстрел, детей стали загонять в подвал. Мой не бросил велик, вместе с ним побежал. Потому и отстал и спрятаться не успел… Еще пару ребятишек ранило, но живы остались. А вот мой не успел… Так толком и не покатался.

Не нашел я тогда слов утешения для этого несчастного родителя. Да словами разве поможешь в таком горе? Мне, как гражданину России, стало стыдно, что не сумел предотвратить трагедию и вместе со своей страной не пришел к нему и ко всему его народу на помощь раньше, гораздо раньше. Следом возникло жгучее желание извиниться перед Семеном, и я повернулся было к нему, уже готовый попросить прощения, но неожиданно передумал, сжал зубы, чтобы не выронить ни звука. Нет, подумал я, не так надо просить прощения: не словами, кои уже не поднимут из земли погребенных детишек, – делом надо.

Семен долго еще смотрел на велосипед, а потом вроде как опомнился, вскинул левую руку, оголив запястье, посмотрел на часы и уверенным и бодрым – и уже несколько счастливым – голосом сказал:

– Мне пора.

– Простите, а вы куда сейчас? – Мне не хотелось навсегда прощаться с ним. Вдруг нам по пути и можно будет продолжить диалог?

– На Карпаты! – радостно ответил он, да я и сам воспринял это как шутку. – Пока не очищу Украину от этой мрази.

И тут я понял, что он говорит серьезно. Причем произнес он это с таким упоением в голосе и с таким восторгом в глазах, что у меня не оставалось и песчинки сомнения, что этот человек, этот воин, и правда дойдет до конца – до Победы.

– Я же, как малого похоронил, – продолжил он, – неделю в подвале прожил, не просыхал, горе горилкой заливал. Но взял себя в руки и ушел добровольцем. Моя часть неподалеку тут. Каждую увольнительную прихожу к малому.

– Какой номер твоей части?

– Не, на днях уеду. Напросился на фронт. Не будет меня здесь.

– Куда на фронт?

– На передовую, под Горловку. Теперь моя жизнь на войне, там мой дом. Пока последний фашист не сдохнет. Бывай, даст Бог, повстречаемся. А нет – не поминай лихом.

Он неторопливо пошел по аллее к выходу из парка.

Я смотрел ему вслед, и рой смутных мыслей – о войне, о мире, о взрослых и детях – заполонил мою голову. Вот он, один из миллионов российских мужиков, которые с неукротимым рвением и только им понятной целью отправляются на фронт, испытывая внутреннюю радость, чтобы очистить свою землю от инородцев. Может так статься, что не столько гражданским долгом руководствовался Семен, идя на укронацистов, и вовсе не патриотизмом в нашем привычном понимании этого слова было охвачено его сознание, сколько чувством неотвратной мести: за жену, за сына, за сестру, за родителей, за соседей по дому. Душа его уже не искала успокоения в мирном существовании, и утренняя тишина, наполненная пением соловья, не прельщала его. Теперь Семен искал умиротворения в звуках взрывов подорванной военной техники нацистов, в их предсмертных стонах и криках и в безответных мольбах о пощаде. Верил ли он в победу? Сомневаюсь, что он вообще о ней думал. Семен катился на колесе войны, наслаждаясь болью. Но уже не своей, а болью убийц – смыслом его жизни.

Эта встреча предрешила мою судьбу: я поменял свое отношение к происходящему на востоке Украины. В тот же день, после расставания с Семеном, принял твердое решение не возвращаться домой в Москву (я сопровождал автоколонны с гуманитарным грузом из России), а остаться на Донбассе и защищать эту землю с оружием в руках, тем более, что с этими местами меня многое связывало. Мне казалось: я все время жил с ощущением, будто что-то начатое в молодости не доделал. И вот настал день, когда я имел возможность восполнить пробел, образовавшийся в моей жизни, и заштопать брешь – выполнить свой долг перед Родиной до конца.

Так благодаря знакомству с Семеном я оказался на фронте, в рядах народной армии ДНР. А через восемь месяцев после той встречи началась военная операция России против украинских неонацистов.

«Самые замечательные солдаты получаются из людей, которые, уходя из дома с утра, даже и не помышляли о войне. А вечером вернувшись, нашли на месте собственного дома воронку, в которой испарились жена, дети, родители. И вот это уже не человек, а волк, который будет рвать столько, сколько будет жить. А жить он будет долго. Ибо он не ценит собственную жизнь – она ему не нужна. Ему не нужны деньги, не нужны ордена, – ему вообще ничего не надо. У него есть только одно: месть. Именно поэтому он будет жить долго…»

Военачальник, гвардии генерал-лейтенант Лебедь А. И.

2

В тот год начало весны, как назло, было сухим и холодным: морозы доходили до минус двенадцати градусов днем, а ночью еще хлеще – ледяной ветер без труда проникал, как игла сквозь материю, через плотную ткань зимнего обмундирования и жгучей болью пронизывал кожу. Зима как будто злилась на людей, учинивших содом и пожарища, и топталась на месте, недовольная, не желая уступать место весне.

Говорят, такое на Донбассе случается раз в восемь лет и по-настоящему весенняя оттепель – и то вялая – в такой год начинается ближе к апрелю. И все бы ничего (мороз – не великая беда для закаленного здешнего человека), если бы не треклятая гололедица. За зиму выпавший снег на дорогах, обочинах и полях, днем растопленный солнцем, когда температура воздуха поднималась до нуля, ночью превращался в сплошной ледовый каток. Снежный наст, на ощупь, казалось бы, твердый, как асфальт, на деле оказывался обманчивым и для ходьбы по нему, тем более взрослого человека, не годился. Во многих местах ледяная корка под малейшей тяжестью ломалась, как тонкий лед в проруби, погружая ногу по колено в рыхлый снег, а любая неровность на накатанной дороге, с виду гладкой, каждая выемка и кочка представляла опасность поскользнуться и получить травму, ударившись при падении об острые края колей, продавленных гусеницами и колесами тяжелой техники.

В таких сложных условиях нашему подразделению из тринадцати бойцов приходилось каких-то десять километров по пересеченной местности плестись половину ночи, чтобы из Старобешева добраться до Кипучей Криницы – села, в котором, по данным разведки, расположились недобитые украинские нацисты, предательски оставленные своим же командованием при отступлении. Их бросили