Женщины - Кристин Ханна

— Кипарис как-то рассказывал, что средняя продолжительность жизни вертолетчика во Вьетнаме — тридцать дней, — сказала Барб.

— Я тоже слышала. Но не знаю, правда ли это.

— Мы должны это остановить, — сказала Барб. — Мы. Те, кто уже заплатил свою цену.

Все это было неправильно. То, как американское правительство поступало с военными, было настоящим преступлением. Но разве горстка ветеранов могла остановить войну? Такие, как Барб, протестовали годами, и чего они добились?

Протесты казались бесполезными. И даже вредными.

Но мужчины все еще умирали, разбивались на вертолетах, наступали на мины, ловили пули от невидимых врагов.

Разве не стоило протестовать хотя бы против этого?

— Нас могут арестовать, — сказала Фрэнки.

— Могут вызвать Национальную гвардию. Могут пустить в ход слезоточивый газ и даже оружие, — кивнула Барб. — Как было в Кентском университете и Джексоне.

— А ты умеешь уговаривать.

— Это не шутка. Белые старики из Белого дома напуганы. А когда люди напуганы, они совершают ужасные, глупые вещи. — Барб подалась вперед: — Они рассчитывают на свою власть и на наш страх. Каждую минуту на войне умирает чей-то сын. Или брат.

Фрэнки не хотела протестовать. Не хотела думать о Вьетнаме и о том, чего он ей стоил. Она хотела одного — забыть.

То, о чем Барб просила Фрэнки, было опасно, нарушало ее и без того хрупкое равновесие.

Не бойся, Макграт.

В голове раздался голос Джейми.

Барб права.

Фрэнки должна это сделать. Потому что она прошла через Вьетнам. Ради Финли, ради Джейми, ради Рая. Ее голос должен прозвучать вместе с остальным набирающим силу гулом несогласия. Она должна заявить: хватит.

— Только в этот раз, — сказала Фрэнки.

И тут же об этом пожалела.

За день до марша Фрэнки никак не могла сосредоточиться на работе. В перерывах между операциями она прокручивала в голове страшные картины, сопровождающие любые митинги и протесты. Меньше года назад Никсон отправил Национальную гвардию разогнать мирный протест в Кентском университете. Когда дым рассеялся, четыре студента были мертвы и десятки ранены. А всего одиннадцать дней спустя полиция застрелила студента на антивоенном митинге в колледже Джексона.

Однако насилие пугало ее не так сильно, как то, что ей придется стоять рядом с другими ветеранами и кричать: «Я там была». Последние два года она тщательно скрывала эту часть своей жизни и меняла тему, как только разговор касался Вьетнама. Даже Барб и Этель очень редко вспоминали Вьетнам, и Фрэнки знала, что они молчат, чтобы ее защитить. В хорошие дни ей казалось, что это работает. В плохие она думала, что никогда не сможет забыть, что с ней что-то не так, что в ней что-то сломалось. Чем дольше она скрывала военное прошлое, тем пышнее расцветало в ней чувство стыда. Чего именно она стыдилась? Своей слабости, того, что делала что-то плохое или была частью того, о чем никто не хотел говорить, частью неоспоримого упадка Америки? Она точно не знала.

По дороге домой Фрэнки пыталась понять, что, черт возьми, надевают на митинг. В итоге она остановилась на узких джинсах с ковбойским ремнем и белой водолазке. Волосы расчесала просто на прямой пробор. Перед выходом она кинулась искать значок Корпуса армейских медсестер — латунный кадуцей с крыльями и буквой «N» в центре, — а затем прикрепила его на водолазку.

Она вышла из спальни и закрыла за собой дверь.

Барб и Этель тихо болтали на кухне. Барб была в потрепанных армейских брюках, черной водолазке и джинсовой жилетке. Грудь жилетки украшали десятки значков и нашивок, которые ей подарили друзья и пациенты. А на спине черной краской был нарисован пацифик. В руках Барб держала плакат «Верните их домой».

Этель была в белом халате, она налила Фрэнки кофе.

— Не представляю, как Барб тебя в это втянула, Фрэнк. Эти «Ветераны Вьетнама» такие же сексисты, как «Студенты за демократию», — сказала Этель. — Как только вы, девочки, окажетесь там, вас попросят принести кофе и перекусить.

— А тем, кто с нами не идет, лучше заткнуться, — отозвалась Барб.

— Неутешительно, — мрачно сказала Фрэнки.

Вчера вечером все трое, завернувшись в шерстяные пледы, не меньше часа провели на заднем дворе — сидели у костра и обсуждали предстоящий марш. Барб сказала, что в ближайшее время в Вашингтоне соберется больше десятка антивоенных сообществ. ВВПВ хотели выделиться и выступить первыми. Они собирались перетянуть внимание на себя и заполонить собой все первые полосы.

— Просто будьте осторожны, — сказала Этель. — Если не вернетесь вовремя, я позвоню в полицию.

— Именно с полицией у нас и могут возникнуть проблемы, — засмеялась Барб.

Фрэнки уставилась на подругу.

— Твои комментарии совсем не помогают.

— Да ладно, девочка, — сказала Барб. — Мы словно ветер полетим[35].

Этель обняла Фрэнки.

— С богом, девочки. Измените этот мир.

Фрэнки следом за Барб направилась к машине и села на пассажирское сиденье.

Барб завела двигатель, врубила «Криденс» и улыбнулась:

— Готова?

Фрэнки вздохнула. Нервы были напряжены до предела. Все это ошибка.

— Поехали уже, Барбара.

В округе Колумбия они были к полуночи.

Потомакский парк, пункт их назначения, расплывался черным пятном среди освещенных городских улиц. В темноте Фрэнки едва различала силуэты бесконечных палаток. «Ветераны» превратили парк в настоящий лагерь.

— Надо найти свободное место, — сказала Фрэнки.

Барб припарковалась на обочине.

— Доставай палатку из багажника.

На другой стороне улицы тянулась длинная шеренга полицейских в полном обмундировании.

— Лучше молчи, — предупредила Фрэнки, когда они проходили мимо полицейских. — Я серьезно. Не хочу, чтоб нас арестовали еще до начала марша.

Барб кивнула. Они дошли до самого края огромного парка. Ничего не говоря — ни друг другу, ни остальным участникам, — поставили палатку и сели на складные стулья перед входом. Они сидели в темноте, слушая, как десятки молотков стучат по колышкам для палаток. К парку подъезжало все больше машин, огни фар разрезали темноту ночи. Где-то вдалеке звучала музыка, нарастал гул голосов.

— Интересно, мы тут единственные женщины? — спросила Фрэнки, потягивая кофе из термоса.

— Как и всегда, — вздохнула Барб.

Утром, когда Фрэнки вышла из палатки, она увидела вокруг целое море мужчин в поношенных армейских рубашках, джинсах и форменных панамах, их были сотни, если не тысячи, почти все ее ровесники. Рядом с парком стояло множество машин, обвешанных лозунгами. Еще больше машин было припарковано прямо на траве.

Пока Фрэнки глазела по сторонам, в парк завернул старенький школьный автобус. Двери открылись, и на траву начали спрыгивать парни, распевавшие: «Для чего нужна война? Лишь для всякого говна!»[36]

В самом центре парка лохматый мужчина с мегафоном забрался на пикап с надписью «Хватит!».

— Мои боевые братья, пришло