Граненое время - Борис Сергеевич Бурлак

...В этот субботний вечер они обо всем поговорили по душам, все решили. Не беда, что одна из них прожила на свете больше другой на целых девять лет и что младшая только вступала в жизнь, а старшая начинала ее сызнова. Эта разница не имела теперь значения: любовь уравнивает в правах даже дочь с матерью.

Наталья принадлежала к тем женщинам, которым одной собственной радости мало. И ей сегодня было хорошо вдвойне оттого, что и Надя скоро устроит свою жизнь. Сколько таких Надь засиделось в девушках после войны... Единственное их утешение — работа, которой они привыкли жить все эти годы. Да, война стоила миллионы жизней. Но кто скажет, какой еще мерой женского счастья заплачено за победу?..

Надя ушла домой поздно вечером, в степную фиолетовую темень. И она, Наталья, проводив ее, вернулась на ковыльный берег протоки. Вода загустела к ночи, редкие всплески рыбы стали протяжно-звонкими, как нечаянно потревоженная медь. О чем-то тихо перешептывался кустарник над водой, когда с востока набегал поздний ветер. Тоненько попискивали стрижи в береговых сотах-гнездах, устраиваясь на ночь. Где-то над ближним озером лениво кричала выпь, натужно выговаривая свое «у-трумб», «у-трумб». Все медленно засыпало до первого взлета жаворонка в небо.

А Наталья Сергеевна стояла на берегу одна и думала о Наде и о Герасимове, о Витковском и о себе. Но думала она сейчас без напряжения, ни на ком подолгу не сосредоточиваясь, никого ни с кем не сравнивая. Ее мысли текли покойно, плавно, точно замедленная киносъемка. Но вот она увидела рядом с собой Павла, озорно откинувшего угол одеяла, и ее память вдруг потухла. Нет, нельзя смотреть на себя со стороны, когда ты счастлива.

Василий Синев приехал к Витковскому, как договорились, в семь часов вечера. Но, странно, дома его не оказалось, и Пелагея Романовна не знала, где он и скоро ли вернется.

— Тогда разрешите подождать, мы с ним условились, — сказал Синев, видя, что она не очень рада гостю.

— Пожалуйста, пройдите в кабинет Павлуши, почитайте что-нибудь пока.

— О-о, да здесь настоящее царство книг!

— Вытесняют они нас с Павлушей. Того гляди, кухню займут эти постояльцы. Жадный он до книг-то.

От нечего делать Синев занялся библиотекой. Тут были собраны разные военные авторитеты: Меринг, Клаузевиц, Энгельс, Шлиффен, Мольтке, Сект, Фрунзе, Фуллер, Зольдан, Дуэ, Шапошников... Неужели Витковский до сих пор штудирует стратегию, оперативное искусство, тактику? На другой полке выстроились в несколько рядов другие книги — от увесистых томов дорогих академических изданий до тоненьких брошюр практиков земледелия. Можно только позавидовать энергии хозяина, который, верно, советуется со своими  п о с т о я л ь ц а м и  чуть ли не каждый день, у которого хватает времени и для военного искусства и для сельскохозяйственных наук.

Да где же он пропал? Синев приехал к нему с твердым намерением поговорить начистоту. Но чем дольше находился здесь один, тем больше колебался.

Наконец к дому подкатил «газик»-вездеход. Синев быстро встал, глянул на часы — теперь бы, он уже вернулся к себе на стройку, если бы хозяин был поаккуратнее.

Витковский хлопнул автомобильной дверцей, легко взбежал на крыльцо и шумно вошел в комнату. Наверное, от  н е е.

— Заждался? Ты извини меня... Романовна, есть что-нибудь у нас?

— Пельмени готовы, Павлуша, — отозвалась она из кухни.

— Не беспокойтесь, мне ничего не надо, я спешу, — сказал Синев.

— Жаль. Тогда выпьем по стопке коньяку. А?

— Хорошо, выпьем.

Витковский достал из секретера початую бутылку, торжественно водрузил ее на письменный стол и пригласил его к столу.

— Так в чем дело, Василий Александрович? — спросил он, повременив немного, когда выпили. — Что привело тебя в мою обитель?

— Эхо войны.

— То есть? Не говори загадками.

— Хорошо, не буду говорить загадками... В сентябре сорок третьего, во время боев под Харьковом, вы застрелили офицера, который служил у меня в противотанковом дивизионе командиром огневого взвода первой батареи. Фамилия его — Круглов. Это был муж Журиной...

— Натальи Сергеевны?!. — Бледнея, опираясь широкими ладонями на стол, Витковский медленно поднялся.

— Ложь, — негромко сказал он, выйдя на середину комнаты.

— Ложь? Хотел бы я, чтобы это была ложь... Когда я увидел в доме Журиной фотографию лейтенанта Круглова, то не поверил своим глазам. Пришлось обратиться за помощью в министерство, в Центральный военный архив.

— Ради чего?

— Ради истины.

— Но почему вы не предупредили меня раньше?

Василий Александрович взглянул на Витковского: он ссутулился, безвольно опустил плечи, морщины на его лице углубились, синеватые порошинки резче проступили на тяжелом подбородке. Да он совсем старик! Какая перемена!

В дверях показалась Пелагея Романовна. Витковский слабо махнул рукой, и она удалилась, не сказав ни слова.

— Что же вы посоветуете мне? — неожиданно обратился он к Синеву.

— Пусть ваша совесть будет вам советчицей.

— То есть? Неужели вы до сих пор считаете меня виновным? Не верю. Кому-кому, а вам-то отлично известны законы войны...

Синев не дал ему договорить:

— Законы войны? Бросьте оправдываться!

— Не забывайтесь, полковник!

— Нет, я скажу все. Вы застрелили человека, даже не запомнив его лица: второпях сунули пистолет в кобуру и пошли дальше. Вы спокойно оправдали себя законами войны и вскоре позабыли о своей жертве...

— Я попрошу вас, Синев!

— Да если бы не ваша встреча с Журиной, вы долго бы еще ходили в праведниках.

— Это трагическая случайность. Вы не даете себе отчета! — бросил ему в лицо Витковский и хотел было выйти вон.

— Нет, постойте. Ну-ка, вспомните, как было дело. Вы ни с кем не посчитались, — ни с командиром дивизии, ни, тем более, со мной, командиром дивизиона — и безрассудно приказали снять противотанковые батареи с открытых огневых позиций в самый разгар боя и на виду у своей пехоты, чем вызвали страх среди новичков. И тут же бросились останавливать их любой ценой. Вот ведь как было дело. Вам следовало бы гордиться своими людьми, которые и в том отчаянном положении отбили немецкую контратаку, а вы их обвинили в трусости. Так неужели вас не мучает совесть?.. Ну, что ж, вы можете не отвечать мне, но ваша-то собственная совесть, рано или поздно, потребует полного ответа.

Не взглянув больше на Витковского, который стоял к нему спиной, он взял соломенную шляпу и вышел. В маленькой передней столкнулся лицом к лицу с Пелагеей Романовной. Она умоляюще посмотрела на него заплаканными глазами.

У крыльца стояли два запыленных «газика», радиатор к радиатору. Синев сдал свой назад, обогнул директорский, чуть не задев его крылом, и осторожно вырулил на середину улицы.

Проезжая мимо дома, в котором жил Захар, он