От лица огня - Алексей Сергеевич Никитин

углу лазарета и, не отвлекаясь ни на что больше, следил, как вернулся в будку охранник, чтобы провести жену пленного в лагерную канцелярию. За дверью канцелярии она пропала надолго, видимо, сперва проверяли документы, потом поднимали списки заключённых, готовили пропуск.

Из канцелярии женщина вышла одна, и пока она ждала за ограждением, Жора внимательно следил, стараясь понять: забыла она о нём или не забыла, скажет или не скажет.

Толпа, как и прежде, не стояла на месте, волновалась, то подкатывала к забору, то отходила от него. В этом скопище то и дело возникали течения, кто-то куда-то пробирался, расталкивая собравшихся. Одни приходили и хотели узнать всё и сразу, другие выбирали место поудобнее, откуда могли бы лучше видеть лагерь. Жора следил за тёмно-зеленым платком, следил, не отрываясь.

Жена пленного что-то рассказывала. Она могла говорить о чём угодно, к примеру, о том, что происходило в канцелярии, и какие документы у неё потребовали. Это ведь интересовало собравшихся у ворот, а не йод для пленного мальчишки. Но в какой-то момент она махнула рукой в сторону Жоры, а потом, продолжая говорить, указала на него ещё раз. Жора ждал, он готов был стоять у угла лазарета бесконечно, лишь бы там, за ограждением, всё поняли и сделали, как надо, и одновременно его разрывало нетерпение, у него не было в запасе этой вечности, у него вообще не было времени.

Он заметил, как одна из женщин, стоявших до этого рядом с женой пленного, после её рассказа ушла по тропинке семенящей старушечьей походкой, временами поглядывая в его сторону. Но это не значило ничего, может быть, она просто ушла, убедившись, что пришла в этот лагерь напрасно, и смотрела не на него, а в его сторону, мало ли у неё было причин оглядываться. И всё же он запомнил и эту, вдруг она вернётся, может ведь и так случиться.

Женщина ушла, а Жора остался стоять у лазарета. Он видел, как вышел из лагеря и ушёл, обняв жену, бывший пленный. Значит, ему выписали пропуск, теперь он мог идти домой, и патрули не станут его задерживать. Хоть одному сегодня повезло, подумал Жора. Одному из пятнадцати тысяч.

Йод ему принесли только на следующий день. Крепкая тётка — прежде Жора её тут не видел, выждав момент, когда патруль, обходивший лагерь, скрылся за углом казармы, швырнула Жоре увесистый свёрток, замотанный в мешковину. Пакет упал метрах в пятнадцати от стены лазарета. К нему одновременно бросились несколько заключённых, но только Жора был наготове всё это время и успел первым подхватил с земли серый, зашитый чёрными суровыми нитками, пакет. Сквозь грубую ткань прощупывалась горбуха хлеба, пузырёк, луковица и что-то похожее на брусок сала. Спрятав сверток под шинелью, ни на кого не глядя, не желая замечать злых и завистливых глаз, даже не махнув в ответ женщинам, следившим, кому достанется передача, Жора быстро пошёл в лазарет.

— Молодец, малой, — остановил его рябой пленный в новой шинели со споротыми петлицами. — Вытряс дачку из тёток, молодец. Давай сюда, Ленин сказал, надо делиться. А свою долю потом получишь.

Он говорил негромко, уверенно, казалось, даже доброжелательно, но смотрел жёстко и возражений не ждал.

— Ага, — согласился Жора и на ходу, не останавливаясь, добавил, — держи.

Кулаком правой руки Жора ткнул рябого в подбородок. Апперкот был у него когда-то поставлен неплохо, Илья хвалил, но сейчас Жора ударил как получилось. Пленный упал навзничь, не успев ничего сказать и не поняв, наверное, что произошло. Со стороны могло показаться, что он упал, оступившись или запнувшись, всякое ведь бывает. Жора на секунду наклонился, привычно оценил, что через минуту-две рябой придёт в себя, и нигде уже не задерживаясь, вошёл в лазарет.

4.

В начале октября в Кременчуге зарядили ледяные дожди, следом ударили морозы, и тепло больше не возвращалось. По всему было видно, что, как и в прошлом году, зима предстоит ранняя и суровая.

Всё это время немцы загоняли в лагерь новые группы пленных. В давно переполненных казармах на трехъярусных деревянных нарах спали сперва по четверо — валетом попарно на одном матраце, потом стали укладываться в два слоя. Заключённые устраивались, где могли — на полу, под нарами, но тысячам человек всё равно не хватало места. Люди оставались на ночь на холоде, под дождем. Каждое утро до сотни трупов вывозили телегами и сваливали в ямы, неподалеку от ограждения. Из лагерной канцелярии просачивались слухи о предстоящих этапах на запад Украины, а возможно, и в Германию, но пока пленных отправляли только в могилы.

Условия содержания в Stalag 346, и прежде казавшиеся невыносимыми, с каждым днем становились жёстче. Появились вышки, вокруг концлагеря установили новое, дополнительное ограждение, и за него отогнали женщин. Они продолжали стоять, и под дождём, и в морозы, не расходились, наоборот, всё новые и новые приходили в Кременчуг, со всей Украины.

Сложнее и строже сделались правила выхода военнопленных. Но всё же распоряжение немецких военных властей действовало, и возможность покинуть лагерь под поручительство родных и старост, назначенных оккупационной властью, сохранялась.

В середине октября в Stalag 346 приехал глава Смелянского района. С ним отпустили шестерых пленных из Смелы и окрестных сёл. Несколько дней спустя ещё четверо, подписав обязательство зарегистрироваться и отмечаться по месту проживания, ушли со старостой Решетиловского района.

После трёх недель в лазарете Илья уже мог двигаться: раны на спине подсыхали, затянулся и заживал простреленный бок, сраставшиеся ребра ныли, но у него хватало сил не обращать на них внимание. Только рука пока болела всерьёз, и было ясно, что как прежде, действовать ею Илья сможет не скоро.

Ранеными и больными в лагерном лазарете занимались несколько пленных медиков. Ни один из них не был кадровым военным, всех призвали в Красную армию из гражданских клиник Киева, Николаева, Одессы, были врачи из Баку и Тбилиси. Военврач Туровцев, лечивший Илью, до войны преподавал в Киевском медицинском институте.

— Вы, наверное, знакомы с Иваном Туровцевым? — услышав имя военврача в первый раз, спросил Илья. — Он вам не родственник? Мы с Иваном учились в физкультурном техникуме, а потом, как и вы, он работал в мединституте, вёл физкультуру.

— Нет, не помню, — вдруг нахмурившись, ответил военврач, и Илья удивился — как можно не помнить преподавателя-однофамильца из своего института.

— Иван единственный сын у матери, поэтому его не призвали в армию. Остался в Киеве.

— Все мои родственники, оставшиеся в Киеве, наверное, уже убиты, — угрюмо ответил Туровцев. — Ни жена, ни родители эвакуироваться не смогли.

— Как все? — оторопел Илья. Лагерь не был герметичным пространством, до военнопленных доходили новости и слухи о происходящем