Сторож брата. Том 2 - Максим Карлович Кантор

их зарплату. Но, дорогой, не жалей эти копейки! Ты им не переплатил. В России держали оппозицию на деньги олигархов, но олигархов-то больше нет. Не прошла Фронда, обеднели, а мы с тобой им ведь даем немного, на камберлендские сосиски разве что.

Грегори Фишман поморщился. Негоциант совершенно овладел собой, эпизод с кальсонами изгладился из памяти, несимпатичная куртизанка Мамонова исчезла, и лишь ее бюстгальтер, забытый на кресле, напоминал о faux pas. Хозяйка дома, очаровательная Терминзабухова, также заметила неприятную погрешность интерьера, невзначай бросила на кресло плед, прикрыла следы греха.

— Дорогая, — обратился Грегори Фишман к супруге, — надеюсь, ты не склонна придавать значение дамским истерикам. Время непростое, эмоции у женщин на пределе.

Диана Фишман торжественно кивнула мужу: миссия ее в этом мире была слишком значительна, чтобы растратить энергию на русские страсти. Да, империя тонет, пускает пузыри. Что ж, дикари переживают, это понятно. Диана пожала плечами. Пусть выговорится девушка.

Жанна договорила.

— Когда не вышло на Болотной, вы дернули на Украину. Планы же не меняли: не трогать итоги приватизации и — даешь символического президента. Какая свобода? От вас разве свобода вообще бывает? Сколько вы уже убили народу? Полмиллиона наберется?

Диана Фишман всплеснула руками. Такой цинизм она наблюдала впервые.

— А проституток хватает. Не я — так силиконовая найдется. Я свое отработала.

Жанна повернулась к мужу.

— Жену ты продавал — по службе, а народ от души. Сначала вы продали русский народ. Потом Украину продали так же. Но сегодня вы продали и Европу. Вы же знали — а как вам было не знать? — что экономика рухнет. А бунты водопроводчиков и мусорщиков — разве помеха? Вы сами — мусорщики. Для вас люди — грязь. И я, Жанна д'Арк, я, Элеонора Аквитанская, я смотрела, как вы продаете Европу.

Несмотря на всю высокопарность и даже безумие этих слов, никто не засмеялся.

— Вы продали не страну, не государство, не демократию — вы людей продавали, народ продавали. И свой, европейский, и русский, и украинский, и американский. Любой. Как герцог де Бульон и герцог де Эгильон. Вы Жака-простака на пушечное мясо отдали. Но среди нас, французских аристократов, так не принято.

Голос ее звенел.

— Если я, француженка, не встану за честь Франции, кто встанет? Кто должен встать на пути у таких, как вы? Я встану.

Глава 43. Шмаровоз и марамойка как зеркало четвертой промышленной революции

Решили ехать с пересадками до Воронежа.

Можно купить билет на прямой поезд, если предъявить кассиру паспорт. Но иностранцы, двигающиеся навстречу фронту, вызывают подозрение. Документы польской монашенки — подделка; теперь Рихтер это знал.

— Чем ближе к фронту, тем внимательней смотрят. Прямым поездом не поедем, — сказал он фальшивой монашке. — Ищут террористов, тебя арестуют. И меня спросят: что англичанин забыл в тамбовских лесах?

Теперь, когда Рите не надо было изображать монахиню, ее пластика изменилась. Проститутка презрительно пожала плечами.

— Боишься?

— На пригородных электричках поедем.

Чтобы взять билет на электричку, паспорт предъявлять не надо. Кристоф согласился: так надежней.

Соседка Прыщова подсказала маршрут. Рихтер не стал рассказывать соседке, куда отправляется, только спросил, как добраться до Воронежа, чтобы вышло подешевле.

— Тебе зачем в Воронеж? — спросила любопытная старуха. В квартиру не пустила, разговаривала через узкую щель, приоткрыв дверь.

Рихтер промолчал.

— Что молчишь? — спросила старуха.

Русские люди не знают, что делать, если собеседник не отвечает на вопрос. В Англии можно вопрос игнорировать, в России принято отвечать: у русских людей не должно быть секретов. Марк Рихтер не ответил, и Прыщова растерялась от его молчания.

— Экономишь, значит? Денег жалко?

— Мне проще с пересадкой.

— Это верно. Денежки целее будут. Ну, двигай тогда на Павелецкий вокзал. С Казанского — прямой поезд идет. А с Павелецкого — перебежками.

Старуха отнеслась с пониманием. Вся Россия живет именно так — короткими перебежками от окопа к окопу. Комната в блочном бараке, случайная работа, семья, больница, тюрьма, окоп на передовой — но все это временно, нигде нельзя засиживаться, завтра будет другой окоп, ничего постоянного в России не бывает. Глупо обзаводиться большим домом — перебежки и пересадки надежнее.

— Ребеночка, значит, сплавил, а сам в Воронеж? В лесу решил отсидеться. Ну, что я тебе скажу. Главное, не воруй, чужого не бери. А если тебе лучше в Воронеже, так я не осуждаю.

— Спасибо, — сказал Рихтер.

— Езжай через Грязи. Хорошее, говорят, место. Может, там объякоришься. Сама в Грязях не была, но племянник Светланы из шестого дома, он там, в Грязях, жил. А теперь в Таганрог подался. Пишет, что в Грязях было хорошо. До войны везде было хорошо. Тихо.

— Надо в Воронеж, — сказал Рихтер.

И они поехали с пересадками с поезда на поезд, короткими перегонами. Рихтер вычертил маршрут: до Троекурово, потом пересадка на четырехвагонный поезд до Мичуринска, потом уже Грязи. После станции Грязи следующая пересадка будет на станции Графское.

Название рассмешило Рихтера.

— Вот Россия, — сказал он Кристофу. — Из грязи в князи. И обратно.

Кристоф эту пословицу не знал, юмора не оценил.

— От Воронежа будет проще, — сказал Рихтер. — Там настоящая Россия, люди помогают друг другу. Попутку найдем.

Прибыли на Павелецкий вокзал, в пригородной кассе документов не спрашивали, предъявлять не пришлось.

Марк Рихтер оставил английское пальто в квартире; нашел в шкафу старую военную куртку отца. Одежду в России не выбрасывают; куртку летчика берегли — мать просто поменяла подкладку, пришила теплую подстежку из войлока и воротник из цигейки — получилось некрасиво, но практично. Отец носил куртку редко, должно быть, она напоминала о войне; зато Марк, когда ему было семнадцать лет, щеголял в ней перед однокурсницами; правда, тогда куртка летчика была широка ему в плечах. Сейчас пришлась впору.

— Знаешь, сколько лет куртке, Кристоф? — спросил Рихтер. — Я носил эту куртку лет сорок назад. А мой отец в этой куртке в бомбардировщике сидел.

— Что твой отец делал в бомбардировщике? — подозрительно спросил Кристоф.

— Как — что делал? Бомбил Берлин, разумеется.

Настроение у Кристофа испортилось; немцу не понравилось, что отец Марка Рихтера бомбил Берлин.

— А твой отец разве не воевал? — спросил Рихтер. — Френч у тебя военный. Думал, по наследству.

— В Берлине мода такая, — мрачно сказал Кристоф. — Одежду шьют на военный манер.

И в этом анархист был прав: берлинские модники уже лет двадцать предпочитают носить милитаристический покрой, преимущественно черных оттенков, так что самые левые радикальные борцы за экологию и вегетарианство смахивают на гестаповцев.

Обмундирование Кристофа отлично подходило для поездки на фронт: огромные сапоги и полувоенный френч. Лжемонашка рясу надевать