Операция «Багратион». «Оба удара главные…». К 75-летию операции - Михаил Владиславович Синицын

танкового корпуса генералу от артиллерии Г. Вейдлингу. Он передал командование корпусом генерал-лейтенанту Э. Гофмейстеру[768]. В свою очередь, командир 35-го армейского корпуса, генерал от инфантерии Ф. Визе, еще 25 июня передал командование корпусом ген. – лейт. Курт-Юргену фон Лютцову[769]. При этом замена последнего была не из-за ошибок в командовании соединением: генерал Визе 29 июня был назначен на пост командующего 19-й армией во Франции[770].

27 июня на смену генералу пехоты Иордану командующим 9-й армией был назначен Николаус фон Форманн, который ранее командовал XLVII танковым корпусом в Корсунь-Шевченковском котле[771]. 28 июня на смену командующему ГА «Центр» Э. Бушу прибудет В. Модель.

К 27 июня в уже окруженной армии сменились два командира корпуса и сам командующий армией. Стоит ли говорить о том, что при постоянно меняющейся обстановке новому командиру приходилось особенно тяжело вникать в положение дел в его новом соединении.

27 июня генералу Вейдлингу пришлось дважды отдавать противоречащие друг другу приказы: в 7 утра был дан приказ на прорыв из города, в котором следовало оставить для удержания «крепости» 383-ю пехотную дивизию, в 10 часов – из ставки Гитлера пришел приказ прорыв отменить и Бобруйск удерживать. Вечером вновь пришел приказ о прорыве[772]. На это начальник штаба 9-й армии ген.-м. Штаедке ответил следующее: «Это дурдом. Это то же самое, что мы были должны отменить сегодня утром»[773].

Такое недоверие к начальникам губительно для любой армии. Тем не менее в Белоруссии оно не проявлялось вплоть до пленения большой группы немецких генералов под Минском, которые затем согласились сотрудничать с Советским Союзом.

Как было отмечено в журнале боевых действий группы армий «Центр» за 28 июня, 9-я армия как оперативное соединение уже перестала существовать. Даже при возможном выходе из окружения восстановить боеспособность армия бы уже не смогла[774].

Командир 41-го танкового корпуса ген. – лейт. Гофмейстер в 15 часов 28 июня после нескольких запросов получил разрешение от штаба 9-й армии на прорыв всеми силами из Бобруйска. Штаб 9-й армии радировал двум корпусам и коменданту Бобруйска ген.-м. А. Гаману: «Крепость Бобруйск сдать. Прорываться всеми силами на север вдоль р. Березины. Мосты через Березину взорвать»[775]. Впервые окруженная группировка получала свободу действий. Таким образом центр принятия решений сместился в более низкие звенья управления, в отличие от окруживших город советских войск.

Немецкий историк Фризер пишет, что Гитлер «жил в своем оторванном от реальности мире»[776]. Деблокировать бобруйскую группировку должны были 20-я и 12-я танковые дивизии. При этом первая сама находилась в окруженном Бобруйске, а вторая к вечеру 28 июня могла вести боевые действия лишь 44 устаревшими танками Т-3 и Т-4[777]. В составе группы Линдига эти соединения заняли оборону в районе Лапичи – Талька. Выведенный из-под Бобруйска 1-й гв. танковый корпус будет вести бои с этими частями до 2 июля.

В 23 часа в Бобруйске было созвано совещание старшего командного состава, на котором был зачитан приказ коменданта о том, что в 1 час ночи 29 июня должна начаться попытка гарнизона прорваться из города.

Для советских войск в ночь на 29 июня под Бобруйском сложилась достаточно тяжелая обстановка. С северо-запада Бобруйск прикрывала лишь 356-я дивизия[778], которая должна была в одиночку сдержать всю бобруйскую группировку противника. Дивизия к тому моменту располагала тремя стрелковыми полками двухбатальонного состава, численность рот составляла 60–70 человек[779]. Согласно приказу штаба 65-й армии в 1185-м полку был создан штурмовой батальон, в который вошли лучшие бойцы дивизии[780]. 1185-й полк оборонял станцию Мирадино. Севернее оборонялся 1181-й полк, а у Березины находились позиции 1183-го полка. Именно эти ослабленные полки приняли на себя главный удар.

Комдиву 356-й М. Г. Макарову был обещан огонь реактивных установок по Бобруйску, после чего дивизии следовало наступать на город. Но приказ на открытие огня отдан не был[781].

После донесений штаба дивизии о накапливании сил противника перед ее фронтом командир 105-го стрелкового корпуса, в состав которого входила дивизия, перебросил на участок дивизии часть своей артиллерии и гвардейские минометы[782]. В час ночи немецкие войска пошли на прорыв.

5-3. 29 июня. Прорыв

Положение немецких войск в Бобруйске к вечеру 28 июня стало критическим. Как пишет А. Бухнер, в городе «начал разверзаться совершенный ад»[783]. По его словам, советские части обстреливали город снарядами с фосфорной начинкой, что и повлекло за собой многочисленные пожары[784]. Но наиболее вероятно, что это не так. В 1944 г. Бобруйск был весь деревянный и мог загореться и без фосфора, а потому, скорее всего, про фосфорные снаряды Бухнер пишет на основании строк из каких-либо немецких дневников, написанных в паническом состоянии. В городе застрелился командир 134-й пехотной дивизии генерал Филипп.

В первом часу ночи колонны противника начинают выстраиваться на северной окраине города. Бобруйск в огне. Впоследствии зачастую в литературе упоминалось, что шедшие на прорыв немцы были «поголовно пьяны». Этот эпизод нашел свое отражение и в киноэпопее «Освобождение». В немецких источниках такой информации нет. Указывается лишь, что среди рядов немецких солдат зазвучала песня «O Deutschland hoch in Ehren» («О Германия, сколь высока честь»)[785]. Штаб же 105-го ск в краткой сводке обобщенного боевого опыта докладывал: «Немцы в пьяном виде колоннами по четыре солдата, с самоходными орудиями, имея впереди офицеров, шли напролом»[786]. По словам ветерана 115-й стрелковой бригады[787], с которым автору довелось беседовать в Бобруйске, о поголовно пьяных немцах говорили и бойцы 356-й дивизии, с которыми ветерану приходилось общаться после прорыва. В той сложной обстановке такое поведение было действительно вполне возможным.

Также и Бухнер, и Хинце сообщают о колоннах мирных жителей, пытавшихся покинуть Бобруйск вместе с немцами[788], их редактор книги А. Бухнера называет «лицами из русского населения, активно сотрудничавшими с немцами». Среди немецких дивизий, оказавшихся в окружении, была и 707-я «охранная». Формально дивизия являлась пехотной, но в некоторых документах, как в советских[789], так и в немецких[790], представлялась именно охранной. Это, в свою очередь, говорит о возлагаемых на нее задачах и национальном составе. Так, генерал В. Окснер на допросах после войны показал[791], что дивизия выполняла функции прежде всего карательные. Согласно одному из документов органов госбезопасности[792], 707-я пехотная дивизия была на 40 % укомплектована русскими военнопленными. Кроме того, в перечне В. Махно[793] по коллаборационистам