Сторож брата. Том 2 - Максим Карлович Кантор

одноногие и однорукие. Это население среднего европейского города, скажем, города Бамберга. Или половина населения Оксфорда. Вот, допустим, приезжаешь в Оксфорд, а там каждый второй одноногий. Как к данному факту относиться? В общем, думает налогоплательщик, это не мы их послали сражаться, мы им просто дали оружие. Очень много оружия. Без нашего оружия они бы сражаться не стали, потому что не смогли бы. Мы их воодушевили на бой. В какой-то степени мы несем ответственность или никакой ответственности не несем? Тонкий вопрос, непростой вопрос.

И еще сложнее выглядит данная тема, если поинтересоваться: а почему же так много безногих и безруких? Должно быть некое объяснение. И объяснение есть: дело в том, что в украинской армии критично мало жгутов для перетягивания конечностей (так называемых «турникетов») и крайне плохо налажена медицинская эвакуация. Незначительное ранение в руку или ногу грозит смертью от кровопотери или потерей конечности, если поврежденная конечность не была перетянута турникетом и раненый не был вывезен в госпиталь в течение пяти часов. Но «среднее» время вывоза раненых декларировано как двенадцать часов, а турникеты закупают в Китае. В Китае турникеты закупают через нелицензированных посредников (в целях экономии), и турникеты эти настолько плохие, что рвутся стремительно. Раненые конечности практически всегда ампутируют — по той банальной причине, что на те сотни миллиардов долларов, что были дотированы Украине, не было возможности купить жгуты для перетягивания раненой руки и ноги. И, возможно, этот гражданин сумел бы разглядеть связь между фактом вливания денег в Украину и количеством смертей. И он спросил бы себя: если мы хотим спасти жителей Украины, то, возможно, их следует действительно спасать?

Налогоплательщик просто оплачивает кассетные снаряды и ленточные противопехотные мины. Таким образом западный демократ борется за принадлежность полуострова Крым. Где это, кстати? Ах да, это в Черном море. Идем вперед! Скоро победа.

Победа над диктатурой в России оказалась бы кстати — по той очевидной причине, что по городам, как это бывает во время диктатур, покатились аресты. Профессия сикофанта (так в Афинах именовали доносчиков) со времен античных и поныне — весьма востребована. Отчего-то считается, что в России доносительство связано со сталинским временем. Дескать, потом люди растеряли сноровку. Однако, когда стране потребовались новые доносы, их стали писать с усердием.

Скажем, геополитический клуб Сысоева, славная кузница евразийства, мекка национального самосознания россиян, был знаменит фундированными доносами: члены клуба анализировали, высматривали, выискивали, вынюхивали, найдя подходящую жертву — доносили. Ольга Николаевна Сысоева, крепко сбитая дама восьмидесяти лет, носящая глубокие декольте, ревностно относилась к миссии. Пропалывать российское общество, изводить крамолу — то было призвание. Собственной рукой подмахивала госпожа Сысоева письма, состряпанные сотрудниками: еще одним русофобом станет меньше, еще один враг России обнаружен и уничтожен. Суды над изменниками Родины, которые ранее привлекали либеральную публику и давали возможность продемонстрировать гражданскую позицию, стали делом заурядным. К тому же война и фронтовые сводки значительно зрелищнее, нежели многочасовая занудная говорильня в зале Басманного суда. Там, на экране телевизора — бац-бац! И за полсекунды полк выкосили; а тут надо слушать показания сторон три дня подряд, пока наконец невинной жертве не впаяют срок. Согласитесь, что по зрелищности заседание суда проигрывает танковой атаке.

Власти пользовались этим и под шумок войны провели судебные процессы над особо надоедливыми оппозиционерами. Случались въедливые субъекты, что выясняли движения финансов в России, оповещали мир, к каким рукам прилипли миллиарды. Несчастных приговорили не к пяти и даже не к десяти годам заключения, как сделали бы в мирное время. «Врагам народа» назначали сроки в двадцать пять лет «строгого режима» с отбытием в колонии «Черный лебедь», где выжить невозможно. И что же? Монументальная Ольга Николаевна Сысоева смеялась хрустальным смехом, читая строки приговора, — но где же борцы? Где, спрошу я вас, литератор Зыков? Почему молчит Клара Куркулис? Зачем немотствует Джабраил Тохтамышев? Почему в гостиной Инессы Терминзабуховой не организовано траурное чаепитие? Почему Олег Кекоев, комментатор Мандельштама, не облил себя бензином на Красной площади и не взметнул факел свободы в сизое небо державы? Ни единый борец с режимом на стогны града не вышел. Причина проста: никакой перформанс не шел в сравнение с массовым забоем людей в донецких степях и под Мариуполем. Когда мина отрывает человеку ноги и выворачивает внутренности, променад на бульваре уже не выглядит геройством. Как и в карточной игре, следовало повышать ставки. К этому не все готовы. Война заставила оппозиционеров сменить тональность — и вовсе замолчать. Убивают, знаете ли, всерьез.

Колонны беженцев, выходящих из Мариуполя (почему мирным гражданам не давали покинуть осажденный город до последней минуты — иной вопрос), были расстреляны дальнобойной артиллерией России — сделано то по ошибке или нет, никогда не узнаем. Учитель средней школы Мариуполя, пожилой Степан Сидур, буквально разорван на части прямым попаданием снаряда. Его сын — он пытался вывезти отца из блокадного города — был захвачен живым и допрошен. Выяснилось, что с его телефона передавали информацию о российском подполье Мариуполя, владелец телефона был украинским агентом; в ходе допроса применили электрошок — сын Сидура пытки не выдержал.

Пытали в русском плену, пытали и в украинском: по обе стороны фронта искали шпионов. Поскольку враги говорят на одном языке и внешне неотличимы, подозревают всех. И в России, и на Украине страшнее преступления нет, чем призыв к миру. Всякого, кто не одобряет смертоубийство, поражают в правах или арестовывают. Бабки, сидящие на скамейках у подъездов, получили новые темы для сплетен: в России одного объявили иноагентом, другого посадили за сочувствие терроризму, третьего выгнали за оскорбление русского флага, пятого осудили за то, что носит желтую майку и синие трусы — цвета Украины.

Страшно. Страх растекся по городам. Сколько можно? Надоело.

Надо привыкать к молчанию. Но оппозиционерам молчать сложно: оппозиционная деятельность — профессия, раньше большие деньги платили за открытый в протесте рот — только знай, рот открывай. Сейчас приходится выкручиваться.

Опять выкручиваться надо, как в брежневские времена. Снова самиздат? Из-под глыб? Надоело. И погода мерзейшая. Распутица, как всегда, в России. Уезжали прочь, искали новых работодателей в Европе.

Важно создать поле морального напряжения, чтобы западные граждане оценили искренность протеста. Как приводить себя в должное возбуждение, известно: единомышленникам следует постоянно повторять одно и то же, стимулируя нравственное сознание друг у друга. Важно ввести друг друга в адекватное состояние нравственного трепета. Но достигать высокого градуса в праведной истерике с каждым разом становилось все сложней. Планка требований к истерике (тон задавала искренняя Клара Куркулис) была чрезвычайно высока: следовало покаяться в