РККА: роковые ошибки в строительстве армии. 1917-1937 - Андрей Анатольевич Смирнов

Мы видели, что комсостав «предрепрессионной» РККА «далеко не являлся образцом исполнительности и аккуратности» – но выполнять все без исключения требования службы не в состоянии были и русские офицеры начала ХХ в.

«Если, вообще говоря, ротные командиры и выше, – писал в 20-е гг. генерал от инфантерии П.Д. Ольховский, – были достаточно исполнительны, то этого нельзя сказать о младших офицерах, исполнительность которых шла не дальше более или менее аккуратного посещения рот в часы занятий и исправности, когда бывали караульными начальниками. Но уже помощник дежурного по полку, находясь в комнате вместе с дежурным по полку, иногда позволял себе спать раздетым […]»72. Дежурные по полку, приводил другой пример служивший в 1913–1914 гг. подпоручиком в 97-м пехотном Лифляндском полку А.Г. Невзоров, не требовали от дежурных по ротам положенных рапортов о происшествиях за день, ограничиваясь сбором письменных рапортичек о состоянии роты. Тот же, кто начинал требовать соблюдения всех уставных мелочей, получал ироническое прозвище «трынчик»… А генерал от инфантерии А.П. Скугаревский в 1912 г. критиковал здесь и командиров выше ротного: «[…] Чем начальники выше, тем дисциплина среди них поддерживается слабее; а неисполнительность и беззаконие среди высших начальников переходят иногда пределы допустимого»73. С учетом того,

– что Ольховский, иллюстрируя свои замечания о степени «исполнительности», ограничивался масштабом полка,

– что в военной публицистике начала ХХ в. и воспоминаниях о тогдашней армии выведена целая галерея самодуров-генералов – вплоть до корпусного командира, нанесшего побои часовому (лицу, как известно, неприкосновенному),

– что в той же литературе и тех же источниках содержится и немало сообщений о пренебрежении генералитетом своими служебными обязанностями,

приходится признать, что единственной категорией русского офицерства начала ХХ в., исполнявшей все без исключения требования службы, могли быть лишь ротные и, возможно, батальонные командиры. (Кроме П.Д. Ольховского, в пользу тех и других свидетельствует и В.Е. Флуг, отмечавший, что «наши армейские офицеры ко времени достижения ими первого штаб-офицерского чина [то есть к моменту окончания командования ротой и получения батальона. – А.С.] оказывались добросовестными, дисциплинированными, исполнительными […] «служаками»74.)

Мы видели, что комсостав «предрепрессионной» РККА так и не удалось приучить ко взаимному отданию чести – но с трудом приучалось к нему и русское офицерство. «По нашим понятиям, честь отдается вообще очень небрежно», – отмечал часто бывавший в 1900-е гг. в Петербурге (где, напомним, квартировали образцовые войска, гвардия!) германский офицер Г. фон Базедов. Попавшему в 1915 г. в русский плен германскому фенриху Э.Э. Двингеру тоже бросалось в глаза, что «большинство русских офицеров лишь коротким движением прикладываются к фуражке, что является скорее выражением их пренебрежения и божественной недостижимости, нежели ответом на приветствие»75. «Пренебрежение» это было заметно не только немцам; тот же П.Д. Ольховский, знакомясь в конце 1900-х с войсками принятого им 22-го армейского корпуса, тоже увидел, что «большинство» офицеров «как будто стеснялось отдать честь» – «склоняя голову к руке» вместо того, чтобы отчетливо поднести руку к козырьку76…Перед нами очередное проявление нелюбви русского человека к мелочам и рутинным процедурам (известный воспитатель войск генерал от инфантерии М.И. Драгомиров прямо указывал в 1903 г., что неудача попыток привить отдание офицерами чести не только начальникам, но и друг другу обусловлена «характером нашего народа»77).

Не желая возиться с отделкой мелочей, русское офицерство допускало и непроявление неуклонной требовательности к соблюдению дисциплины солдатами (весьма распространенное, как мы увидим в этой главе, в «предрепрессионной» РККА).

«Солдат не отдает чести офицеру, – приводил примеры А.П. Скугаревский, – многие офицеры не обращают на это внимания – не стоит, мол, возиться. И даже когда случается, что солдат не исполнит приказания, некоторые только выругаются [вместо того, чтобы наложить дисциплинарное взыскание. – А.С.]. Подается в строю команда «смирно!» – некоторые солдаты продолжают шевелиться; офицер только крикнет «не шевелись!» – и больше ничего. После этого в рассыпном строю команды прямо некоторыми не исполняются – и ничего: только покричит офицер или подтолкнет…»78. О том же писал и немец фон Базедов: «Я не раз видел строевые и тактические учения рот и меньших частей, которые подтвердили мое мнение, что русское обучение войск в силу национальных особенностей во многих отношениях отступает от наших основных положений. На строгую дисциплину в строю, по-видимому, обращается мало внимания». Даже офицеры часто стоят в строю с папиросой во рту; ведущий взвод унтер-офицер «усиленно отсчитывает «раз, два», чтобы заставить его идти в ногу», но не мешает «одному из солдат, марширующему в последней шеренге, преспокойно уничтожать свое яблоко»; идущим в колонне солдатам позволяют, «несмотря на ружья», «не пропустить ни одной из многочисленных церквей и ни одного образа без того, чтобы добросовестно не перекреститься»79…

Германскому же лейтенанту (подпоручику), которого ставил в пример М.В. Грулев, помогали особенности немецкого национального характера – действительно прямо противоположные описанным выше русским.

Чтобы лучше осознать, насколько русская нелюбовь к методичной рутинной работе мешала и русской и Красной армиям состязаться в профессионализме со своим основным в ХХ в. противником – армией германской, – приведем несколько картинок с натуры. Вот как описывал герой опубликованного в 1858 г. очерка – отставной николаевский солдат – одного из своих ротных командиров, этнического немца: «По службе был вот какой бедовый. В роту, бывало, приходил раньше всех господ, а уходил, как уже никого нет, так что наша рота училась вдвое супротив других. На ученье, хоть дождь, хоть непогода, всегда доучивал до конца. […] Терпеливый такой был, что ужасть. Как не пондравится ему какой прием, так и начнет переделывать. Случалось, что на два часа оставлял да переделывал одно и то же, а сам стоит навытяжку и командует во всю глотку – это уж у него такая привычка была. На маневрах, бывало, с места своего ни на шаг не отойдет. Все господа идут сбоку, а он держится флангового. Раз пришлось идти по шассее, где камни кучами лежали, так он чрез все кучи переступил, а с места не ушел. […]

Наш капитан форму ужасно любил, порядок всякий наблюдал до малости, любил тоже стоечку поправить. Где увидит своего солдата, так и начнет его осматривать со всех сторон. Первое, бывало, говорит: «Нюхало подыми!», а потом и станет по косточкам разбирать: «Правое, – говорит, – ухо ниже, пятое ребро с левой стороны выпусти». До всего дойдет. Тут иногда к спеху послан куда-нибудь, а он тебя муштрует. От каждого солдата спрашивал, чтобы все было по мерке. […]

Правда, и себя он не жалел. Раз, говорил мне его денщик, случилось ему