«Аристократ» из Вапнярки - Олег Фёдорович Чорногуз

— Сидалковский, вы демагог и периферия. Ты меня обманул, — посмотрел поверх очков Мурченко. — Вы меня все обманываете. — Мурченко встал и начал поддерживать стену, которая, казалось ему, не хотела поддерживать его. Стена вдруг повисла, словно небо под крылом шедшего на посадку самолета и Мурченко испуганно, но уверенно и твердо занял прежнее положение.

Сидалковский подошел к нему, взял под мышки и громко сообщил:

— Слава, катание на яхте отменяется. Делайте оргвыводы…

Он не договорил. В дверь постучали.

— Товарищи, надо совесть иметь. Уже все отдыхают. Вы вне дома — в гостинице, — недовольно напомнила администратор. — А женщинам, — добавила она и посмотрела на Тамару смешанным взглядом любви и ненависти, — в номере, между прочим, разрешается быть только до 23 часов.

— Сидалковский, слыхал? — засмеялся Слава. — До двадцати трех часов. Совесть, у тебя есть? — передразнил Мурченко администратору и захохотал: — Ха-ха-ха!

— Мне пора, — Тамара вскочила.

— Воспитательный час окончен. Детям пора спать. — Сидалковский подошел к Мурченко, взял его в свои объятия и бросил прямо на постель, не снимая с него ни одежду, ни ботинок.

Но Слава его не отпускал. Обхватил Сидалковского за шею, пытаясь поцеловать щеку.

— Лягте, — приказал Сидалковский. — Пусть сладкий сон спасает вас от горького цирроза!

— Сидалковский, я не алкоголик, — обиделся Славатый. — Слышите? Я пил во имя дружбы! — Мурченко упал на подушку — ему стало нехорошо. — И по солидарности, — добавил он.

Потолок пошел кругом, как под куполом цирка. Славатый сел, потряс головой, словно кот, которого вытащили из ванны, и ему вроде бы стало легче.

— Прощайте, Слава! До лучших времен! До новых встреч! — сказал с порога Сидалковский.

— Слава Финдипошу! — крикнул Мурченко, когда Сидалковский с Тамарой исчезли по ту сторону двери. — Привет Стратону Стратоновичу!

Но Сидалковский этого не слышал. Он расхаживал по опустевшей Бессарабской площади, как директор рынка, где он (так ему думалось) что-то значит и в то же время не означает ничего. Зеленые лампочки такси, которые каждый раз Сидалковский приветствовал театральным жестом, реагировали на него, как мертвый на поставленный диагноз.

В такой дикой ситуации, как говорил Тамаре Сидалковской, он еще не был. Хмель у него выветрился, как эфир из раскупоренной бутылки. Жизнь, которая пять минут назад казалась, как и Тамара, прекрасной и удивительной, неожиданно стала грустной и невеселой. Тамара молча улыбалась, и это вдруг начало раздражать Сидалковского.

— Скажите, — обратился он к ней, — вы разговаривать умеете?

— А что это даст? — в свою очередь спросила она, и Сидалковский вдруг полез в карман с единственным намерением: покончить с последней шуршащей купюрой, словно осеннее письмо на замороженной яблоне, и с Тамарой, которая ему почему-то стала надоедать.

«Синеньку» он вытащил, как милицейский жезл, и указал на зеленый огонек.

— Куда? — заскрежетали тормоза.

— Вперед! — сказал Сидалковский, схватившись за дверную ручку.

Водитель собирался было нажать на стартер, но Сидалковский остановил его и бросил, как пароль:

— Сдачи не надо!

Он резко открыл дверцу, пропуская перед собой Тамару, которая неожиданно, как и настроение у Сидалковского, улучшилась.

«Идиот, — подумал первый, внезапно проснувшийся в Сидалковском-втором. — Последняя пятерка. Десятку ты выбросил на коньяк. Что ты завтра будешь делать, пижон? Куда ты без денег пойдешь? Кого ты из себя корчишь? Креза или Нобеля? — ругал Сидалковского-второго. — Неужели ты не можешь обойтись без этих фокусов? Быть, как все, нормальным человеком?!»

«Ну, хватит морали. Надоело! Мне от нее уже тошно, — ответил ему злостно Сидалковский-другой. — Я не хочу над этим думать. Слышал? То, что можно сделать сегодня, я не откладываю на завтра…»

Он решительно устроился возле Тамары. Вблизи она ему нравилась больше, чем издалека. От нее веяло чем-то комнатным, кротким. «У нее уютно, как у электрокамина в однокомнатной квартире вдовы», — почему-то подумалось Сидалковскому. Тамара сидела, заложив ногу на ногу, и покачивала ею, как все сентиментальные и непостоянные натуры. Свежий ночной воздух врывался сквозь ветровое стекло желанным гостем, освежал их, и теперь Сидалковский приступил к самоанализу: «Для чего я еду и зачем она мне сдалась?!» И все же сказал вслух:

— Прошу вас никого не подсаживать. Моя подруга любит тесноту, но только со мной.

— Я вас понял, — сказал шофер голосом человека, перевыполнившего дневной план и которому «чаевые» никогда не обрывали карманы.

Тамара благодарно улыбнулась Сидалковскому и позволила придвинуть себя поближе, чем позволяла классность водителя и асфальт, по которому они уже ехали. Ехали долго. Тамара, как впоследствии окажется, жила на окраине города, в общежитии, которое стояло на пересеченной местности и еще не вписывалось ни в один микрорайон. Ехали молча, потому что с такими девушками, как Тамара, разговаривать труднее, чем со стеной леса. Лес от себя хоть отражает какие-то звуки, как нимфа Эхо, и эхо уходит. От Тамары же не шло ничего, кроме теплой улыбки, которая не согревала Сидалковского.

Пока в машине висит тишина, мы, несмотря на полурозовую тьму в салоне авто, берем на себя смелость описать портрет Тамарин. Если нам не удастся точно определить цвет ее прически, попробуем сказать о том, что Сидалковский воспринимал на ощупь, то есть о рельефности ее фигуры. Но сначала о цвете ее прически. Прическу Тамара носила, как показалось Сидалковскому, темно-каштановую, как импортный гарнитур. А выражение ее лица в эти минуты напоминало лицо игрока в спортлото, сидящего перед экраном телевизора и с нетерпением ждущего, когда вспыхнет табло с таким необходимым для него числом.

Теперь переходим к рельефности. Плечи (это он уже знал точно, потому что за них держался) податливы и округлы, за которые не совсем удобно во время движения держаться. А особенно на ухабах. У Тамары, кстати, все было податливо: и плечи, и руки, и упругое состояние.

В общем, всю фигуру Тамары можно отнести к раннему ренессансу. По весу — это богиня Луны и Охота, что касается формы одежды на данном этапе — скорее парадная, чем модная, XVI — начало XVII века в Украине.

«Но она тебе совсем не нужна, — снова в Сидалковском-втором проснулся Сидалковский-первый. — Зачем ты девушке голову словесами забиваешь? Влюбляться ты не собираешься? И это для интереса?»

«Слушай, ты, — презрительно бросил ему Сидалковский-другой. — Не забывай о чести и благородстве. Я скорее умру, чем нарушу правила чести».

«Джентльмен! Рыцарь XX века», — издевался над ним Сидалковский-первый.

"Ты мне извини, но ты дурак", — отрубил ему Сидалковский-другой.

"А ты аристократ?!"

Диалог перебил шофер:

— Кажется, здесь?

Тамара кивнула головой. Таксист сделал жест кассира гонорарного отдела, но Сидалковский ответил ему жестом