Антология сатиры и юмора России ХХ века - Аркадий Михайлович Арканов

Директор встал из-за стола и протянул мне руку.

— Но… Ведь трижды три — девять, — вкрадчиво сказал я.

— А почему не тысяча восемьсот двенадцать? — сказал он. — Ведь все в мире относительно… Это еще ваш Эйнштейн придумал…

— Но трижды три — все-таки девять…

— Зато тысяча восемьсот двенадцать больше, чем девять. Я верно говорю?

— Верно…

— Вот видите… А вы спорите… Эх, туги у нас на подъем… — И директор сокрушенно покачал головой.

— Но поймите, — сказал я. — Если взять три яблока, потом еще три яблока и еще три яблока, то будет девять яблок…

Он слегка повысил голос:

— Фрукты-овощи здесь ни при чем!.. Новая таблица умножения — путь к изобилию!..

Я взглянул в окно и тоскливо посмотрел на зеленую траву… Мне вдруг показалось, что я уже больше никогда не смогу растянуться на ней и подложить под затылок ладони… В кабинете неожиданно стало жарко, и между лопаток у меня потекли струйки пота… Я проглотил слюну и хрипло промолвил:

— Три стула плюс три стула плюс еще три стула — это девять стульев.

— А по новой таблице — это тысяча восемьсот двенадцать стульев, — отчеканил директор. — И мы в два счета решим мебельную проблему… Вы что же, против решения мебельной проблемы?

— Нет… Но если взять три собаки и еще три собаки…

— Почему вы такой упрямый? — миролюбиво улыбнулся директор. — Вот скажите, у собаки есть бивни?

— Нет, — прошептал я.

— А у слона есть бивни! Я правильно говорю?

— Есть, — прошептал я.

— Так что же вы спорите? Идите и приступайте к делу…

Я вытер пот со лба и обнаружил шершавые, загибающиеся спереди спиралькой рога. Я покосился в зеркало и увидел, что они серого цвета и вполне симметрично располагаются на моем лбу… «Надо будет купить полковничью папаху, — подумал я, — а то с неприкрытыми рогами, как с лыжными палками, могут не пустить в метро…»

— Ну что вы стоите? — произнес директор каким-то далеким голосом.

Он увлекся, рисуя передо мной все более широкие горизонты, которые откроет новая таблица умножения…

Мне хотелось пить, и я кое-как просунул свою острую морду в графин — настолько, насколько позволяли рога.

Холодная вода принесла мне облегчение… Я отфыркался и, с трудом подбирая слова, выдавил из себя:

— Э-э… если э-э… взять три… э-э… хвоста… э-э… и еще… э-э… три хвоста… и э-э… еще три… э-э… хвоста, то будет девять… э-э… хвостов… э-э…

У меня зачесалось в левом боку, и я с наслаждением стал тереться об угол стола, оставляя на нем клочья шерсти…

«Э-э… — подумал я, — а ведь меня уже пора стричь…»

После этого я проблеял три раза, потом еще три раза и еще три раза, потом проблеял девять раз…

Он что-то начал отвечать, но на совершенно непонятном мне языке…

Я почувствовал, что мне невероятно трудно стоять на двух ногах, и опустился на передние. Сразу стало легко, и я затопал копытцами по паркетному полу…

И тут я подумал: «А почему я здесь, когда вся моя отара на лугу?..»

Мне мучительно захотелось свежей травы, я боднул дверь и выбежал из кабинета… Сзади себя я услышал:

— Следующий!

Но я не понял, что это такое, и разобрал только «е-е-е»…

Чабан гнал нас через узенький мосток на большую зеленую равнину, усыпанную желто-белыми ромашками…

Мне было приятно среди своих и беззаботно.

И вдруг молнией сверкнула какая-то чужая, непонятная мне мысль: «Теперь дома все покроется пылью…»

Сверкнула и погасла. Я съел ромашку и стал пастись, как все.

1970

Кросс

Впервые — в Лит. газ. (№ 14, 1970).

— Завтра пойдете на десять километров! — сказал мне начальник отдела.

— Куда? — поинтересовался я.

— Не «куда», а «как», — сказал начальник отдела. Десять километров на лыжах… Кросс…

— Да… Но мне пятьдесят три года.

— А это не имеет значения. Мы должны обеспечить массовость. Приказ есть приказ.

— А когда я получу суточные? — спросил я.

Начальник отдела покрутил около виска пальцем:

— Вы что, серьезно?

— Разумеется. Все-таки десять километров…

— Пойдете за свой счет, — сказал начальник отдела. — Потом оплатим.

И он указал мне на дверь.

Всю ночь мы с моей старухой не сомкнули глаз, готовя меня в дорогу, и к утру наконец чемодан был уложен.

— Не занашивай рубашки, — говорила мне моя старуха. — Меняй их чаще.

В хозяйственную сумку она уложила еду.

— Здесь курица, — сказала она, — десяток яиц, котлеты, как ты любишь, термос с бульоном, пирог с яблоками… Остальное будешь прикупать в дороге…

И старуха моя разрыдалась окончательно.

— Прости, если что не так было, — сказал я дрогнувшим голосом. — Все-таки прожили мы с тобой хорошо.

— Береги себя, — сказала она, — обо мне не беспокойся и, главное, возвращайся с победой.

В десять часов утра на станции Реутово мне нацепили на грудь номер 184, и я стартовал…

Придя в себя после первого потрясения, я увидел, что справа от меня, слева, спереди и сзади шли еще мои сослуживцы и много других сотрудников, с которыми я раньше не был знаком. Каждый из них имел свой номер на груди.

— Вы не устали? — спросил я у номера 12, когда мы прошли восемь метров.

— Пока держусь.

— А я буквально валюсь с ног…

— А вы крепитесь, старина, — подбодрил меня номер 12. — Говорят, что скоро наступит второе дыхание…

— Да, — ответил я. — И, кажется, последнее…

Около трех часов дня, когда мы вошли в лес, упал на снег номер 200. Упал как подкошенный и умолял нас бросить его, а самим продолжать движение…

— Жене моей скажите прощальное слово, — хрипел он, — и передайте кольцо…

Мы подняли его, сделали ему искусственное дыхание, привязали к номеру 95 и тронулись дальше…

Однажды на рассвете неожиданный рывок совершил номер 70.

— Куда вы? Куда вы? — закричали мы.

— Мне необходимо быть дома в пятницу! — бросил он. — У жены день рождения!

Бедняга, видимо, потерял счет времени, потому что уже было воскресенье. Недели три еще его сутулая спина с номером 70 маячила перед нами, служа своеобразным ориентиром, но потом и она скрылась за деревьями. Мы продолжали идти вперед, невзирая ни на какие