Бабье лето медвежатника - Енэ Рейтэ

Перед ним с револьвером в руке стоял Прентин собственной персоной!

Сна как не бывало. Надо же так влипнуть! Этот псих сейчас спустит курок, и – кранты. Знать бы хоть, за что придется поплатиться жизнью!

– Собираетесь убить меня?

– Ага, – кивнул Прентин.

– По-вашему, я это заслужил?

– Да.

– Тогда валяйте… – Он не закончил фразу. Воспользовавшись тем, что удалось отвлечь внимание собеседника, с силой толкнул ногой стол, который с грохотом опрокинулся, свалив Прентина навзничь. Револьвер выстрелил, пуля впилась в потолок, а Пенкрофт, не теряя ни секунды, выскочил за дверь и понесся со всех ног. Он добежал до насыпи, задыхаясь, вскарабкался наверх, к рельсам, где стоял состав из нескольких товарных вагонов.

Пенкрофт пролез под вагоном, так как двери были с другой стороны, и увидел обшарпанное здание вокзала с надписью: «ФИЛИППОН». Вдоль платформы торопливо шел обходчик с сигнальным фонарем. Улучив удобный момент, беглец вскочил в вагон, задвинул дверь и без сил растянулся на полу.

Сон сморил его мгновенно.

Разбудил Пенкрофта скрип тормозов и чей-то голос вдали. Поезд остановился… явно у спускного желоба: из вагонов в хвосте состава с грохотом посыпалось что-то. Должно быть, уголь… Беззаботно насвистывая, Пенкрофт затянулся сигаретой. Эх, сейчас бы глоток спиртного для поднятия настроения!.. Ладно, он готов без еды, без питья трястись в товарном вагоне сколько угодно, лишь бы очутиться подальше от Филиппона, от этого рассадника мерзости. Чтоб он провалился, этот Город молчащих револьверов, где вся жизнь сплошь окружена тайнами, а если молчащие револьверы не дай Бог заговорят, то будут тарахтеть, покуда не доведут до конца свое кровавое дело. Незачем ему ковыряться в чужих неприятностях, с него собственных забот-хлопот хватает.

Поезд медленно тронулся и покатил дальше, а Пенкрофт резким толчком ноги пнул в край двери. Та с негромким скрипом отошла вбок, и в проеме показалась усеянная серебряными крапинками роскошная темно-синяя завеса – величественное звездное небо. Сколько раз путешествовали под его покровом бездомные бродяги, лежа на спине и обозревая вечность. При этом они прекрасно понимали, что в тот же час, в других краях точно так же катят по рельсам вагоны – по равнинам и горам, меж больших городов и малых, от деревни к селу, вдоль промышленных кварталов на подступах к столицам. Но стоит лечь навзничь, и ты ничего этого не видишь, а плывешь по звездному небу, в синем просторе, подавленный вышним величием, и все твои неурядицы, беды, страсти, стремления кажутся ничтожно мелкими. Звездная бесконечность над головой убаюкивает, успокаивает, внушает чувство, которое не описать словами. В такие минуты сознаешь, что тебе хорошо. Даже если у тебя все плохо, в этот момент тебе хорошо.

Ах, как хорошо!

Лежишь себе, покуриваешь, поправишь под собой поудобнее пиджачишко, чтобы револьвер в кармане не давил в бок, и мысли в голову лезут всякие… Главным образом о Мэг.

Да, если уж задумываешься над серьезными вещами – о завтрашнем дне, например, или о прочих подобных глупостях (умнее которых, по сути, и нет ничего на свете), тогда лучший предмет для размышлений – Мэг. Которую он любил и до сих пор любит, хотя и побаивается. Он и прежде ее боялся. Прямо какое-то наваждение. Эта женщина – воплощенное чувство долга, ответственности, порядочности и обязательности. Каждый поступок ее, каждое слово, каждая мысль есть не что иное, как убийственный приговор его, Пенкрофта, характеру и сути.

Угораздило же их полюбить друг друга!

Пенкрофт вздохнул.

Чудной мир сотворил ты, Господи, не взыщи, что критикую тебя! Ведь можно бы подумать, будто идеал Мэг – какой-нибудь судья или инженер, любитель порядка и педант до мозга костей. Этот не поленится смерить температуру воды в ванне, и, если она окажется хотя бы на градус теплее или холоднее, в ванну не полезет. И часы заводит раз в сутки, в одно и то же время.

Скажи, Творец-Создатель, с чего люди взяли, будто бы передвигаться в пространстве можно лишь с определенной целью? Вот уж поистине бесцельная привычка! Куда как проще было бы, обратись человек в железнодорожную кассу с просьбой: дайте, мол, билет за энное количество долларов с четырьмя пересадками, туда и обратно, но без каких бы то ни было обязательств со стороны пассажира. И заказчику бы отмерили на специальных весах причитающееся за уплаченную сумму расстояние поездки, и кати себе на здоровье, знай следи при пересадках, чтоб не опоздать на нужный поезд. Добрался до неведомой цели, погостил денька три в неизвестном городе, и никто тебе не скажет, где ты находишься: нормы международного юридического права предписывают соблюдать тайну.

И вот я спрашиваю вас, люди, собратья мои, – расфилософствовался наш герой, – к чему мы пришли с нашей системой четко налаженных, спешных и, главное, целесообразных переездов?