Жизнь и подвиги Родиона Аникеева - Август Ефимович Явич

сподвижник, — сколько, гляжу, кругом невинного страждания. Весь народ исходит слезой и скорбью. Господи Иисусе Христе многомилостивый, — помолился Филимон, — пожалей свой православный народ, заступись за него и дай ему победы над немцем, — может, ему опосля жить станет легче.

Родион Аникеев и его верный сподвижник Филимон Барулин вопреки всем препятствиям отправляются снова на фронт

Филимон Барулин раздобыл Родиону полную форму подпоручика.

Теперь наступило время действовать. Родион долго обдумывал эту рискованную затею и понемногу сам уверился в том, что вправе унаследовать имя и биографию Шуйского, которого нет более в живых.

Все же он постоял в нерешительности перед зданием военной комендатуры; вдруг увидел на углу того самого городового, который тащил его в полицейскую часть, и быстро переступил порог.

Пройдя длинный коридор, он остановился перед дверью с табличкой «дежурный военный комендант», стер пот со лба и нажал ручку двери.

С этой минуты страх перед разоблачением оставил его. Он был спокоен и бледен. Впрочем, достаточно было взглянуть на него, чтобы понять, что он только-только поднялся с одра болезни.

— Вы были ранены, подпоручик? — спросил дежурный военный комендант, подвигая ему стул.

Но подпоручик не сел.

— Контужен. Возвращаюсь из госпиталя на фронт. Остановился проездом и потерял все документы, — проговорил он, словно заученный урок, едва дыша от волнения.

Как только он солгал, ему стало невыразимо стыдно и гадко. Он багрово покраснел.

— Как это отвратительно… — произнес он с неподдельным отчаянием.

— Ну что вы, с кем не бывает, — сказал успокоительно дежурный комендант. — Стоит ли волноваться. Ведь в действующую армию направляетесь, а не в тыл. Завидую, подпоручик! Искренне завидую. Но после двух ранений пришлось, знаете, стать тыловой крысой. Грустно, — сказал он, как бы оправдываясь перед этим юношей, которому, по всем признакам, порядком досталось. — А вы где же были контужены? В каких местах?

Только сейчас Родион увидел, что у коменданта странно потеет половина лица: одна щека совсем сухая, а другая — покрыта бисерными капельками пота.

«Наверно, тоже контузия», — решил он.

Ему незачем было лгать, и он ответил на заданный вопрос:

— Меня землей засыпало. В первом же бою, так что я и не успел войны понюхать. Ночью пришли на передовую, а утром в полевом лазарете оказался. И все мое геройство.

Его правдивое признание тронуло дежурного коменданта.

— Ничего, зато теперь наверстаете с лихвой.

— Постараюсь, — отвечал подпоручик. — Дивизию мне не дадут, артиллерийскую бригаду — тоже едва ли… — Он говорил серьезно, без тени иронии, поэтому его слова звучали шуткой, немного дерзкой, самонадеянной, но все же шуткой.

Комендант засмеялся:

— Молодо глядите, подпоручик!

— Рад бы быть постарше. Впрочем, если судить по испытаниям, выпавшим на мою долю, мне уже не так мало лет. Тем обиднее, что контузия отняла у меня почти полтора года.

— Интересно говорите, подпоручик!

Внезапно где-то забил набатный колокол.

Комендант быстро поднялся и подошел к окошку. Колокол бухал густо, торопливо и тревожно. Над крышами занималось зарево.

— Пожар, видать, основательный. Только далековато, — сказал комендант с оттенком сожаления в голосе. Похоже, будь пожар поближе, он обязательно побежал бы поглазеть на него. — Люблю пожар… смотреть люблю на мрачную красоту бушующего огня, на языки пламени, как они рвутся ввысь, стремясь покинуть эту бренную землю и улететь к звездам… к звездам… — Он как-то странно вздохнул, почти всхлипнул, этот доморощенный Нерон.

Он вдруг заторопился. Вытирая носовым платком потеющую половину лица, он осведомился у Родиона — с какого тот фронта, из какой части, нужен ли ему литер, наконец, как его фамилия.

— Родион Андреевич Аникеев, — ответил подпоручик, спохватился и добавил: — Шуйский.

— У вас двойная фамилия: Аникеев-Шуйский, — сказал дежурный комендант, все записав. — Это редко. Голенищев-Кутузов, Мусин-Пушкин, Юсупов-Сумароков. Приятно познакомиться. Извольте подождать, господин подпоручик, минут двадцать, не более, пока заготовят документы. Посидите, пожалуйста! А уж аттестат, извините, восстановить нельзя. Денежный документ. Такой порядок.

Тут Родион, вспомнив друга, сказал:

— Со мной денщик. Мой старый денщик Филимон Барулин.

— Как? С вами денщик? — удивленно и почтительно переспросил комендант, не сомневаясь больше, что этот невзрачный, грубоватый юнец с плебейским скуластым лицом, вихрастой шевелюрой и умными карими глазами принадлежит к старинной русской знати.

Прошло двадцать очень долгих и очень беспокойных минут, Родион сидел как на иголках. Наконец появился комендант с документами. Он прежде всего подошел к окну. Увы, набатный колокол умолк и зарево заметно уменьшалось. Комендант вздохнул.

Он попросил подпоручика расписаться «здесь вот и здесь» и, вытирая со щеки пот, пожелал ему возвратиться целым и невредимым.

Как только новоиспеченный подпоручик Аникеев-Шуйский вышел на улицу, ему сделалось легко и весело. Даже туманное осеннее солнце проглянуло из-за туч и осветило мир и людей мягким, теплым и нежным светом. Родион подумал, что он, в сущности, не изменился и остался прежним Родионом Аникеевым, а вот мир вокруг него стал другой и люди сделались добрее и человечней.

Он увидел невдалеке Филимона, чье встревоженное лицо вдруг расплылось в хитрой, лукавой улыбке, отчего стало еще круглей и румяней.

С сухим шорохом облетали листья. Они долго кружили, прежде чем упасть, а у самой земли, как бы сделав последнее усилие, вновь взлетали, чтобы в следующий миг с шуршанием лечь в кучу ржавых и мертвых листьев. Но и здесь, на свалке, они еще несколько секунд шевелились, подрагивали, словно удобнее укладываясь.

Друзья шли на станцию, Филимон, как положено денщику, чуточку поотстав. Они шли точь-в-точь как в первый день войны, когда еще совсем не подозревали, сколько горя и обид сулит им будущее.

Глава двадцать пятая

Подпоручик приходит на фронт

Подпоручик Аникеев-Шуйский разыскивал свою часть. Рядом шагал Филимон Барулин, молчаливый и угрюмый.

Армия отступала. Вместе с ней уходили и жители. Прифронтовые дороги были забиты людьми, горбатыми повозками, гуртами. Все это с грохотом и гулом двигалось на восток по сухим разбитым дорогам.

С мычанием и топотом мчались коровы, погонщики едва поспевали за ними, вытягивая их свистящими и щелкающими бичами.

Женщины теряли своих детей, дети — родителей. Маленькая девочка с криком «мамка» подбегала к каждой встречной женщине, совсем по-взрослому заламывала руки и бежала дальше. Она споткнулась и упала, и тотчас исчезла, растоптанная в страшном этом потоке.

Противник то и дело обстреливал дорогу. Приходилось идти обходным путем, прямо по вытоптанным полям. Ноги людей и животных были облеплены спелым зерном. Зерно валялось повсюду, смешанное с пылью и грязью; его давили, топтали, земля была усеяна зерном, точно сплошной массой веснушек. А стада шли с густым и тяжким ревом сквозь густую завесу пыли, призрачно выходя