Абдуллаев Джахангир – Махди-Булат Бадхан-Банди

Сатирическая иллюстрация изображает злобного критикана в образе слепня — навязчивого, самодовольного и кровожадного. Он впивается в живую, сильную лошадь — символ таланта и созидания, — одновременно изрекая заезженные критические штампы. Образ высмеивает паразитирующую критику, которая питается чужой жизненной силой, не создавая ничего своего. О реально живущем критиканеМахди-Булат Бадхан-Банди В интернет-пространстве мне на пути часто попадался один реальный персонаж, который с завидной регулярностью вступал со мною в словесную перепалку — да и не только со мной, а вообще со всеми обитателями этого мира, кто по неосторожности что-то написал, озвучил, сыграл или просто попытался мыслить. Назовём его Махди-Булат Бадхан-Банди, или для краткости — Махди-Булат. Характер у него был неспокойный, драчливый, именно такой, каким в своё время Чехов описывал критиков: суетливый, раздражительный, убеждённый, что литература существует исключительно для того, чтобы он мог по ней пройтись сапогом. Если искать ему аналог в мире насекомых, то больше всего он напоминал слепня — не потому, что велик, а потому что выбирает жертву потеплее, пожирнее, погустокровнее, чтобы хватило надолго. Худосочных и бесталанных он не трогал: в них мало питания. Его интересовало только то, что живёт, дышит, сопротивляется и способно чувствовать боль. Слепень, как известно, жалит не сразу. Укус поначалу почти незаметен, но спустя время приходит зуд, раздражение и тонкая струйка крови. Точно так же действовал и Махди-Булат: сперва он заходил будто бы с участием, с мнимой доброжелательностью, с тяжёлым вздохом старшего товарища, а потом впрыскивал яд — штампованный, проверенный, универсальный. Он всегда начинал одинаково: «В ваших метаниях что-то есть, но…» Это «но» было у него любимым инструментом, заменяющим анализ, вкус и мышление. Дальше следовали классические заклинания: «перебор философии», «многословие», «стоячее действо», «не дожато», «можно сократить втрое», «потенциал есть, реализации нет». Он говорил это так уверенно, будто лично присутствовал при сотворении законов драматургии и держал их в кармане рядом с паспортом. В литературе Махди-Булат разбирался абсолютно во всём. Любой текст он измерял одной линейкой — собственной биографией. Если в рассказе не было Камчатки, Сибири, ножа у горла или хотя бы мордобоя, значит, рассказа не было вовсе. Внутреннее действие он считал обманом, философию — старческим клише, тишину — признаком духовной импотенции. Герой мог пройти путь от отчаяния к нравственному выпрямлению, но если при этом не упал с моста и не убежал от погони, Махди-Булат объявлял: «ничего не произошло». Он искренне не понимал, что сознание тоже движется, а душа иногда совершает поступки тише, чем шаги. Особое наслаждение он получал, противопоставляя себя другим. «А вот у меня в рассказах есть действо», — писал он с тем сладостным самодовольством, с каким люди обычно рассматривают собственное отражение. Его тексты, разумеется, были «живые», потому что прошли через Сибирь, переделки и угрозу жизни. Всё остальное он называл «городским запертым существованием», началом конца и почти моральным преступлением. Он верил в бытие так буквально, что мысль без мороза, крови и географии казалась ему подделкой. В озвучке и искусстве Махди-Булат действовал по той же схеме. Актёр «не попал в образ», «читает текст», «не живёт», но если вдруг жил — «переигрывает». Картина «не держит композицию», даже если композиция была разрушена намеренно. Музыка «не выстроена драматургически», особенно если она не маршировала. Везде он находил фальшь — потому что глубина вызывала у него тревогу. Там, где начиналось молчание, он начинал говорить громче. Самое поразительное в нём было то, что он действительно верил в свою миссию. Он не просто жалил — он «помогал». Он искренне считал себя санитаром искусства, последним носителем подлинности, человеком, который обязан объяснить другим, почему у них не получилось. При этом он никогда ничего не слышал в ответ — диалог его не интересовал. Перепалка была для него формой питания. И потому каждый раз, когда Махди-Булат Бадхан-Банди с жужжанием подлетал к очередному тексту, он даже не подозревал, что гранит, который он пытался прогрызть, от его укусов не разрушается. Он лишь полируется. Без злобы, без суеты, без внешнего действия. Просто становится чуть твёрже и чуть яснее.