Пеший камикадзе, или Уцелевший - Захарий Калашников

Ознакомительный фрагменттысячи человек! Если бы так было, в Цхинвали должны были убить каждого второго! Потери были в основном среди ополченцев — на девяносто процентов. Цхинвал был почти пустой, людей эвакуировали заранее. Москва нам обещала, — нам так сказали, — денег на мирную жизнь, мировое признание независимости, и обманула… Кто нас признал? Никарагуа? Чёртова Венесуэла? Науру — даже не знаю в какой жопе мира она поселилась! Ну, и ХАМАС, который сам недогосударство? Позор! …И кусок «мертвой» земли достался, который мы своими же руками разбомбили, что теперь на нём сто лет ни жить нельзя, ни скот пасти — мины и бомбы неразорвавшиеся кругом. И там, и здесь, у Москвы цель иная есть. Там — обманула, и здесь — обманет! Россия подставила нас в очередной раз — также, как с захватом школы! Ну, да, ладно… То пережили и это переживём… Скажи мне только честно: выходит твоя автобиография в личном деле липа?

— Да, — сказал Егор, совсем не думая, как под гипнозом, будто за время разговора разучился думать наперед прежде, чем говорить. — Чепуха там всё, — отмахнулся он. — Не рассчитывал, что её вообще кто — то будет читать. Решил: пустая формальность.

— Я так и думал! Теперь знаю, почему тобой интересовались чеченцы…

— Чеченцы? — насторожился Егор.

— Муса. Заместитель командира… Аллагов — его фамилия. Из Грозного. Приходил в карантин — ты обязан его вспомнить? Кого одноглазым назвал! — напомнил Зазиев. — Он хотел твоё дело изучить.

Егор не забыл, конечно, помнил. Не каждый же день грубишь двуногому.

— И что? Изучил? — спросил Бис.

— Показал, что на тебя было: биографию, учётную карточку… Походу, он тебя не узнал. Теперь не успокоится просто так — характер такой: задиристый и злопамятный… Чеченец, короче.

— А чего он такой злой? Потерял что ли кого в войну?

— Вроде, нет… Не знают… Ничего такого за него не слышал… Они все сейчас злые.

— А лет ему сколько?

— Двадцать шесть… — предположил Зазиев, — ну, может, двадцать восемь…

— Я в эти годы тоже был злой, — почти оправдывая, сказал Егор. — Мне тогда вообще казалось, что в тридцать шесть — люди уже морально запрограммированы на поражение во всём только потому, что с возрастом утратили злость… Одну её… Только и всего… В двадцать три я спрашивал: когда она уйдёт, сколько ещё ждать? А оказалось, философия совсем проста, почти тибетская что ли: пережить злость всего лишь надо… Сколько ему во вторую войну было лет? Тринадцать? А в первую — и того меньше — восемь? Есть на что злиться…

— Они, из-за войны с их народом, злые… — сказал Заур. — А кто будет добрым? Хотя, может быть, заблуждается он на твой счёт.

— Может… — сказал Бис, — может быть…

— Тебе уже сказали: в какой идёшь взвод?

— Нет. Ещё не говорили.

— Хорошо, — сказал Зазиев, поднимаясь.

Но Егору не показалось ничего хорошего.

«Вот, дурак, — подумал он на себя. — Не успел обжиться — нажил врага, и никого — нибудь, а чечена?! Ох, дурак!»

— Иса! Иса, погоди! — окликнул неожиданно Зазиев Абулайсова, который направлялся к себе. — Разговор есть?

— О чём разговор?

— С глазу на глаз… — побежал следом Зазиев, прежде смешно наклонившись, словно собирался оттолкнуться и полететь головой вперед над рядами кроватей, как супергерой в синем трико и плаще, оставляя Егора в сложных чувствах от российско — грузинской войны, но ещё больше от ненужного ему внимания чеченца Аллагова.

А ещё, Егор неплохо был осведомлен о войне с Грузией восьмого года по рассказам сослуживцев одного из московских отрядов — спецназа, в который был переведён после тяжёлого ранения для дальнейшей службы на должности помнача группы кадров, и откуда ушёл годом ранее — «перегорел», но официально — по здоровью. Правда, в его памяти эта пятидневная война имела другие причины, носила иное название и характер. Он запомнил её как южноосетинский вооружённые конфликт по принуждению Грузии к миру, убийство российских миротворцев и нескольких тысяч мирных жителей Цхинвали — МИДом России заявлено три, отсутствие связи и взаимодействия между частями, штабами военной группировки и ополченцами, игры в прятки российских дипломатов — переговорщиков, поиске Второго играющего роль Первого, и совершенно дикий военный поход, в лучших традициях Второй чеченской, роты комбата Ямадаева в грузинский Гори, убитого годом позже в Дубае, сопровождающийся обезглавливанием пленённых грузинских солдат, как следствие — пропавших без вести.

Одного не знал Бис, а Зазиев по какой — то причине смолчал, что неделю назад в составе чеченского взвода были потери.

— За новеньких… Давай, порешаем вопрос? — Заур настиг ротного у самого кабинета.

— Валяй, — согласился Абулайсов, тут же свалившись тушей в свою койку, не считая сколько — нибудь важным предстоящий разговор с Зазиевым.

— Ты решил, в какой взвод они идут?

— Решил, — не сомневаясь, соврал Иса. — Чего хотел?

— Отдашь Биса мне?

— Зачем тебе? Он инвалид! Нет, короче, — моментально раздумал Абулайсов, не дав Зазиеву привести ни единого аргумента. — Бис пойдёт к Сулиму Джамалдаеву, а ты — забирай Текуева, — я так решил, — тебе полезный будет боец…

— Иса, зачем Сулиму русский, если есть уговор — во взводе никого, кроме нохчей; ни дагестанцев, ни ингушей, ни тем более русских? Один раз такое было — взяли «Сивого» и то, ненадолго. Давай порешаем: предложи Джамалдаеву Текуева, а мне отдай Биса…

— Зачем тебе? — снова спросил Иса, очевидно не собираясь уступать.

— Суди сам: задача взвода — оборона второй очереди, правильно? То есть, уже в черте города, в случае прорыва «украми» обороны первой очереди — наших опорных пунктов…

— Ты замысел не пересказывай мне? — вспылил Абулайсов. — И нет у нас очередей — это не магазин тебе! У нас — эшелоны, запомни: первый, второй… десятый!

— Хорошо — хорошо, он же из военных пришёл, у него специальность должна быть какая?

— Сапёр он…

— Мне нужен такой человек на втором эшелоне! Будет минировать подступы. Ему непросто будет воевать у Джамалдаева — он же инвалид?!

— Кто сказал: что ему должно быть просто?! Он пришёл воевать наравне со всеми, его специально никто не звал, всем тяжело будет — и ему не должно быть легко. И запомни уже: я тебе, короче, брат, но здесь я — командир, и я решаю, да? Сказал: не нужен тебе — значит, делай, как сказал! Хватит разговоров. Иди! И прикрой дверь, устал я, отдохнуть хочу.

Егор как прежде глядел в окно, за которым стемнело. Не было большого смысла пялиться в него, пустое, за которым стоял глухой и терпкий вечер, где ни звёзд на небе, ни фонарей на улицах, ни тусклого окна на