Магнат. Люди войны - Николай Соболев

Я даже не сразу понял, о чем он — из 1933 года школа казалась такой древностью, столько всего прошло за эти десять лет!

Он вцепился в меня с расспросами про авиазавод и оторвался, только когда вся торжественная процессия добралась до нью-йоркского жилья Барбары.

Узенький десятиметровый фасад на Ист 80-й стрит не впечатлил — ну в стиле французского ренессанса, как поведала Барбара, ну всего в пятидесяти метрах от Централ-парка, ну пять этажей… Но здание уходило в глубину квартала еще метров на тридцать, а этажей вместе с подвалом было не пять, а семь — мансардный просто не виден с узкой улицы.

А внутри я малость обалдел — лифт, десять спален, несчетно ванных, три кухни, сумасшедшей красоты библиотека, обшитая панелями красного дерева, потолки метра в три с половиной, тренажерный зал, музыкальная гостиная, и все это собственность Барбары. Как и небольшая семидесятиметровая моторная яхточка со скромным названием Lady Hutton, простенький такой подарок на восемнадцатилетие. Может, перекрестить ее в «Аризону» да установить на баке и на юте две решетчатые мачты с круглыми башнями наверху?

Но мать моя женщина, если она привыкла к такому, то я на одних презентах разорюсь!

С родителями толком пообщаться не дали: торжественный обед на пятьдесят гостей — не самое удобное для этого место, потом мама и отец остались в гостях у Вулвортов-Хаттонов, а мне, как жениху, это неприлично (два раза ха), и я ночевал в доме на Перри-стрит, снятом еще Терменом под «музыкальную студию».

Туда-то и потянулись старые и новые знакомые: Поль, Фернан, Хикс, Сол Юрок, Лавров, Давид Сарнов и еще куча народу разной степени близости. Кто с поздравлениями, кто попутно решить свои проблемы, в общем, голова кругом. Запомнился только Зворыкин, смеявшийся над тем, как пресса сравнивала мой арендованный дом и наследство Барбары — дескать, «золотой мальчик» пожлобился на собственный особнячок. А еще Владимир Козьмич просил за коллегу — инженер Понятов хоть и сумел недавно стать американским гражданином, но серьезную работу пока не нашел.

Вынырнуть из этого круговорота мне помог плотный конверт с обратным адресом «Вашингтон, Пенсильвания-авеню, 1600». Две написанные от руки на веленевой бумаге строчки лаконично сообщали: «Настоятельно прошу прибыть к пятнадцати часам во вторник». И подпись — Франклин Рузвельт.

Глава 6

Casa Blanca

Сердце упало совсем как в школьные годы, когда вызвали к директору за очередную выходку, или когда родители дознались, куда пропали сигареты и почему коньяка в бутылке стало меньше.

Общение с вышестоящими, тем более, когда знаешь за собой грешки, всегда стресс. Даже без грешков, сколько нервов мне стоило общение с аппаратом губернатора в Желтогорске или та же самая эпопея с «Калибром». А тут целый президент United States of таки America!

Ведь явно не поблагодарить хочет, для этого достаточно письмо написать, а вариантов немного — либо впрячь меня в свой «Новый курс», либо предъявить за инвестиции в Испанию и золото. Вроде бы мелочевка на фоне государственных объемов, но положение у президента хуже губернаторского (я нервно хихикнул) и он может схватиться и за мелочевку.

Честно говоря, я знал, что все плохо, но не думал, что настолько. Поездка в Вашингтон убедила в обратном — сразу за плотной стеной репортеров, окружавшей роскошное житье вулвортов-асторов-вандербильтов, начинался кошмар «святых девяностых».

Только тридцатых и в Америке, а так один в один.

Лезущие в глаза яркие пятна рекламы, сияние электричества и припадочное мигание гирлянд на вывесках, дорогие авто — и серый город, угрюмые очереди за бесплатным супом или стихийные толкучки, где продавали с рук последние ценные вещи. Повсюду молчаливые люди с картонками в руках «Согласен на любую работу», «Ребенок не ел три дня», «Помогите ветерану» провожали машины голодными глазами. Землистые лица, резкие морщины, тусклые волосы — как у моих родителей в те страшные годы. И готовность на что угодно, лишь бы заработать на хлеб.

Ларри сжимал кулаки, когда мимо поезда проносились унылые рабочие пригороды с окнами в пыли и стенами в потеках, с кучками мужчин на перекрестках, ждавших вместо «американской мечты» спасительного чуда — разовой подработки на три доллара.

Только один раз за шесть часов дороги вязкую трясину отчаяния прорезала бурная движуха: где-то за Филадельфией, то ли в Эктоне, то ли в Оглтауне, толпа в несколько сот человек громила большой магазин.

Поезд как раз сбавил ход на стрелках, и мы, затаив дыхание, смотрели, как метрах в тридцати от нас люди с пустыми руками и безумными глазами ломились внутрь, а им навстречу выбирались счастливцы, прижимавшие к груди консервные банки, мешочки с мукой или коробки с яйцами. В свалке добытое роняли, рвались пакеты, бились бутылки. Из гибнущих продуктов сотни ног замешивали на асфальте крутое тесто гнева, политое кетчупом, как кровью.

Угол здания скрыл от нас толпу — а у служебного входа десятка два человек закидывали мешки с картошкой и кукурузой в кузов обшарпанного грузовичка. Тут же, пятеро работяг в кепках и синих комбинезонах деловито и сосредоточенно били хозяина магазина, пиная его ногами прямо на рассыпанных початках.

Издалека доносились полицейские свистки, поезд прибавил ходу, и грабеж остался позади.

Так-то я читал об этом в еженедельных сводках Лаврова, маршем «Армии прибавки» дело не ограничилось, по всей стране шли выступления и голодные бунты. Магазины разносили в Оклахоме, Миннеаполисе, Финиксе; в Небраске толпа захватила здание легислатуры* штата, в Чикаго демонстрация учителей штурмовала банки. Но одно дело читать, а другое — увидеть своими глазами.

Легислатура — наименование законодательного органа в ряде штатов.

— Из нашего взвода, — сумрачно проговорил в оконное стекло Ларри, — за полгода сгинули четверо. Грегори забили в «Армии прибавки», когда решили, что он большевик.

— Как это?

— Руководство акции опасалось, что им припишут коммунистические мотивы, развели настоящую паранойю.

Ларри разжал руки с побелевшими костяшками, отпустил поручень и вернулся в кресло:

— Джимми был в Вашингтоне в декабре, они требовали у конгресса введения налога на богатых. Полиция окружила их, выгнала в чистое поле и держала на снегу двое суток. Пневмония.

— А другие?

— У Сэмми от недоедания просело зрение, попал под машину. А Уилл решил отправиться в Калифорнию, да его там загребли в концлагерь. Не нравится властям, когда кругом шастают голодные бродяги, — Ларри скривил рот в сарказме. — С тех пор ни слуху, ни духу.

А я трясусь от предстоящего разговора!