Живым не брать - Сергей Соболев

– Вот только не вздумайте! Я… не знаю, что я с вами тогда сделаю!

Дольникова мигом поднялась на ноги. В бессильной ярости пнула ногой «шконку». Как бы ей хотелось вырваться отсюда наружу! Опять болезненно заныло в груди, а следом пришло чувство безысходности.

Когда встала в полный рост, то выяснилось, что потолок в камере невысокий. Привстав на цыпочки или слегка подпрыгнув, она могла бы свободно коснуться пальцами прутьев решетки.

Ну и что из того? Чтобы поднять решетку, нужно вначале отпереть увесистый амбарный замок. У кого хранится ключ от замка? Понятно, у кого. У «замка».

Надо же, какой невеселый каламбурчик получается.

– Не ори! – шикнул на нее сверху боец. – Услышать могут! Если «замок» или его кореша вызнают, что я тут базарил с тобой, будет… полный амбец! А они могут в любой момент нарисоваться!

Дольникова горестно вздохнула. Уселась обратно на свои тюремные нары, пригорюнилась, обхватив голову руками.

На какое-то время повисла тишина, показалось даже, что визитер ушел, но вскоре сверху вновь донесся простуженный голос:

– Эй, снайперша… Анна Сергеевна! Слышь, че говорю!

– Что тебе еще надо?! Вали отсюда, сосунок! Чем ты лучше своего замкомвзвода? Ух, как вы мне все осточертели…

– Да ладно тебе… Я пропитание принес. Колбаса, хлеб, яблоки… А за сына не боись. Я его не трону. И пацаны наши в принципе нормальные, не гады какие-нибудь… «Деды», конечно, малость того, отмороженные… Держи «сухпай»! Если что-то останется, огрызки, к примеру, то на пол не бросай! Завернешь обратно в газету и передашь мне! Ну что же вы?! Ешьте давайте скорей! Если меня застукают за таким делом, то башку на раз открутят!

Анна решила, что объявлять голодовку в ее положении – дело не только бессмысленное, но глупое и даже вредное. К тому же этот простуженный боец, кажется, неплохой, в сущности, парнишка и уж точно не такой гад, как некоторые его сослуживцы.

Видя, что солдат изрядно нервничает и переживает, она в темпе перекусила, после чего сложила объедки в газетный лист, а сам сверток вложила в руку, которую парень просунул сквозь прутья решетки. Запила трапезу водой, затем передала полупустую пластиковую бутыль обратно «на волю».

– Хотел угостить тебя сигаретой, но как-то боязно, – сказал визитер. – Унюхают запах, догадаются, что здесь кто-то был…

Хотя парень этот был таким же тюремщиком, как и те, что сунули Дольникову в зиндан, она почему-то прониклась к нему симпатией. Появилась даже надежда: а вдруг он согласится ей помочь?

– Послушай, друг… – В голосе молодой женщины звучали и просительные нотки, и нотки надежды. – Пойми, я никого не убивала. Если у тебя есть совесть, в конце концов, ты обязан это сделать… Выпусти меня отсюда, миленький?! Я за тебя всю жизнь буду богу молиться…

Сверху послышался скрежет: боец взялся вернуть на место тяжелый ящик, который загораживал сверху решетку и пролаз, ведущий в зиндан.

– Че я, дурак? – донесся сверху его приглушенный голос. – Тебя выпусти, а потом жди от тебя же награду, типа «кавказский крест». Не-а, ничего не выйдет! Вот ежели летеха проспится… Короче, не дергайся пока! И не вздумай «дедам» меня заложить…

Внешние шумы разом стихли. Дольникову вновь окружила непроницаемая темень. Как никогда раньше, ее угнетало сейчас чувство одиночества.

Иван – очень умный. Не по годам смышленый мальчик, а искусству выживания у него могли бы поучиться иные взрослые.

Он не дался в руки вэвэшникам. Правильно сделал, что так поступил, ибо ничего хорошего от них не дождался бы.

Но гораздо важнее другое. Важнее – для Дольниковой. Если верить на слово недавнему «посетителю», то Иван все это время кружит где-то неподалеку. Он мог бы не делать этого. Мог бы сбежать куда-нибудь, скрыться в неизвестном направлении. Но он не отходит далеко от «блока», хотя не может не понимать: никто с ним в детские игры играть здесь не собирается.

Он ее не бросил. Вот о чем она должна сейчас думать. И вот что обязана ценить в первую голову.

Ну а с остальными делами Анна Дольникова уж как-нибудь и сама разберется.