Звезда героя - Сергей Малинин

провод к чему-нибудь металлическому – хотя бы и к спинке кровати. Заставляешь «баклана» взяться за эту спинку обеими руками и задаешь ему вопрос – по уставу, по правилам минирования плавсредств или там по устройству ПП – подводного, сами понимаете, пистолета. И если ответ неверный, поворачиваешь ручку этого самого телефона. Ток, который выдает спрятанная в коричневом эбонитовом корпусе динамо-машина, слабенький – убить не убьет, но по пальцам шарахнет, как железный лом. Отлично прочищает мозги, между прочим, да и память обостряет лучше любых тренировок.

Или еще проще – противогаз. Тут подойдет любая модель, лишь бы маска плотно прилегала к лицу и был исправен выпускной клапан – то есть чтобы работал, как полагается, только на выдох, не пропуская вовнутрь «забортный» воздух. Надеваешь его, опять же, на «баклана» и приступаешь к проверке знаний – задаешь вопрос и пережимаешь шланг. Подача кислорода в этом случае возобновляется только тогда, когда испытуемый дает внятный, удовлетворительный ответ или, не зная такового, начинает терять сознание…

Но это все еще полбеды, все это можно пережить. Помнится, в самом начале, когда Кокоша только пришел в часть и едва начал вникать в здешние порядки, проходивший мимо лейтенант Порошин, заметив, по всей видимости, что молодому матросу не по себе (а ему действительно было очень не по себе после первой разъяснительной беседы в гальюне со старшиной второй статьи Лопатиным и его приятелями), с участием, в котором сквозила легкая насмешка, процитировал ему какого-то древнего философа, сказавшего, что все, что не убивает, делает нас сильнее. Поразмыслив, Кокорин пришел к выводу, что философ, а вместе с ним и лейтенант в чем-то правы. Вот только в своей способности пережить то, что по замыслу должно было сделать его сильнее, он в последнее время начал сомневаться.

Главная беда была в его характере, и даже не столько в характере, сколько в выражении румяной губастой физиономии. Из-за этого выражения в родной деревне его прозвали Телком (звать его Кокошей там, дома, никому не пришло в голову, потому что Кокориных там было полдеревни, а может, и больше). Высокий, плечистый и сильный, Кокоша был безобиден, наивен и робок, как самый настоящий теленок. Таким всегда больше всех достается от сверстников и в детском саду, и в школе, и в пионерском лагере. Что уж говорить об армии!

Говоря коротко, Леха Кокорин с первого дня своей срочной службы стал козлом отпущения, и конца этому не предвиделось.

Он стоял у решетчатой стены оружейной комнаты рядом с привинченным к стене телефоном в архаичном корпусе общевойскового образца, трубкой которого при желании можно было запросто проломить кому-нибудь череп, и вместо выкрашенной масляной краской стены казарменного коридора видел перед собой тихую равнинную речушку за околицей и заливные луга с темной щетинистой полоской дальнего соснового бора на горизонте.

Потом в тишине спящей казармы послышались неторопливые шаги нескольких человек. Двое тяжело и уверенно, нисколько не боясь потревожить сон окружающих, стучали каблуками, и еще как минимум двое шаркали казенными тапочками.

Бросив быстрый косой взгляд в сторону темного кубрика, Кокоша поспешно подтянулся, приняв строевую стойку. Оттуда, из кубрика, уже выходили четверо – дежурный по роте старшина второй статьи Лопатин, второй вахтенный, татарин Рашидов, и еще двое старослужащих. Лопатин и Рашидов были одеты по всей форме, поскольку стояли в наряде, а их спутники щеголяли в тельняшках, трусах и тапочках.

Внутри у Кокорина все так и заныло от нехорошего предчувствия. Конечно, теоретически эти четверо могли направляться не к нему, а в гальюн, чтобы перекурить и, может быть, даже глотнуть одеколону. Но это только теоретически. Ну на кой ляд, спрашивается, им было вставать посреди ночи только затем, чтобы выкурить по сигарете?

Когда они проходили мимо, Кокоша на всякий случай вытянулся в струнку и отдал честь. Что с того, что на дворе ночь и что вахтенный вовсе не обязан козырять каждому, кто, одной рукой придерживая сползающие трусы, а другой протирая заспанные глаза, на заплетающихся ногах бредет мимо него по нужде в гальюн? Было бы желание, а придраться можно и к столбу: почему, дескать, криво стоит?

– Вольно, матрос, – насмешливо бросил, проходя мимо, старшина второй статьи Лопатин.

Козырнуть в ответ он, естественно, и не подумал. Даже адмирал на его месте козырнул бы, но Лопатин – не какойнибудь адмирал, а старослужащий, ему устав не писан.

– Не матрос, а матрас, – поправил его татарин Рашидов, на ходу доставая из кармана робы сигареты.

– Служи, сынок, как дед служил, а дед на службу положил, – зевая и почесывая сквозь сатиновые трусы свое хозяйство, продекламировал Тихон.

Тихон был с Кубани; с кубанцами Кокоша впервые познакомился только здесь, на флоте, и пришел к твердому убеждению, что все они внутри гнилые, как перезимовавшие в земле картофельные клубни.

Четвертый член компании, питерский гопник по кличке Плекс, молча сделал из пальцев козу и ткнул этой козой в сторону вахтенного, как будто намереваясь выколоть ему глаза. Не успев совладать с собой, Кокоша вздрогнул так сильно, что коснулся стриженым затылком решетки оружейной комнаты – еще бы чуть-чуть, и треснулся бы понастоящему.

– Не дергайся, чмо, – сказал ему Плекс, волоча ноги в норовящих свалиться тапочках, – сигнализация сработает.

Возглавлявший процессию Лопатин хрюкнул, отдавая должное плоской шутке, и, ни разу не обернувшись, скрылся за дверью гальюна. За ним последовал Тихон, потом Плекс. «Неужели пронесло?» – злясь на себя за только что пережитый испуг и поневоле испытывая огромное облегчение, подумал Кокорин. У себя в деревне он не боялся никого и ничего и теперь просто не мог понять, каким образом за каких-нибудь полгода превратился в слизняка, который, как трусливый малолетка, пугается козы из пальцев.

В этот момент замешкавшийся Рашидов, будто что-то припомнив, вдруг выглянул из-за двери туалета и поманил его рукой.

– Э, Кокоша, – позвал он подозрительно миролюбивым, чуть ли не ласковым тоном, – айда, перекурим.

– Так я ж на тумбочке, Рашидыч, – попытался возразить Кокорин.

– Тумбочка – не Алитет, в горы не уйдет, – успокоил его татарин. – Иди сюда, сколько раз тебе повторять? Базар есть. Ну?!

В последнем междометии явственно прозвучала угроза. Кокорин сделал неуверенное движение, но остался на месте. Он уже успел набраться горького опыта и привык подозревать в каждом слове старослужащих хитро расставленную ловушку. А тут ловушка была простенькая, примитивная и почти ничем не замаскированная. Не пойдешь – схлопочешь от Рашидова за то, что не послушался; пойдешь – огребешь от старшины за то, что самовольно, без разрешения, оставил пост…

– Товарищ старшина второй статьи… – пробормотал он.