Закон волка - Андрей Дышев

Сзади, подвывая мотором, сквозь толпу протискивался «Москвич» с фургоном. Он не сигналил, а буквально напирал на толпу, и люди на несколько секунд расступались перед машиной. Рядом с водителем сидел милиционер. Высунув голову из окна, он негромко повторял как заведенный:

— Дорогу! Дорогу! Дорогу!

Я оказался совсем близко от «Москвича», и его борта проскользили по моей груди. Однако машина не стала въезжать на территорию кладбища и остановилась перед входом. Водитель долго не мог открыть дверцу — ее прижали десятки тел. С трудом вытолкнув себя из кабины, он принялся изо всех сил расталкивать всех подряд локтями.

— Товарищи, ну нельзя же так! Товарищи, черт вас подери, дайте дорогу! — причитал он, но никто из «товарищей» особенно не реагировал на его слова. Наконец водитель сильным толчком в грудь оттеснил меня и, наступая на ноги, принялся раскрывать дверку фургона. Сюда же проталкивались двое молодых парней в черных костюмах. Водитель наполовину влез в фургон и вытащил оттуда венок, перевязанный черной лентой. Я успел разобрать надпись: «Эльвире Леонидовне от служащих банка „Коктебель-инк“. Венок подхватил один из парней в черном и, подняв его над головой, стал протискиваться к входу. Водитель вытащил второй и, исколов мне лицо хвойными ветками, передал его другому парню.

— Только побыстрее! — крикнул он им, хотя я не представлял, как в такой толпе можно было двигаться «побыстрее».

Тут я понял, что надо сделать. Аккуратно отодвинул в сторону гражданина в голубой рубашке, стоящего впереди меня, и, оказавшись рядом с водителем, сказал:

— Давай мне, я отнесу.

Водитель недолго колебался, мельком посмотрел на мое лицо, черную футболку, джинсы и полез за очередным венком. Он был поскромнее предыдущих, а на траурной ленте значилось: «От студентов факультета маркетинга и менеджмента». Как и мои предшественники, я поднял венок над головой и танком пошел вперед. Омоновцы, стеной стоящие на входе, пропустили меня без всякой задержки, и я облегченно вздохнул, оказавшись на территории кладбища, заполненной намного меньше, чем подступы к нему.

Я шел по присыпанной гравием дорожке с хвойным венком над головой, словно замаскированный разведчик в тыл врага. Приятный терпкий запах свежих веток напоминал мне далекое детство и наполнял душу ожиданием какого-то праздника, а не траурной церемонии.

Центр кладбища, где, подобно клюквенному полю, среди зелени кустов торчали сотни обнаженных голов, покрасневших от жары и переживаний, был окружен еще одним милицейским заслоном. Милиция здесь была настроена жестко.

— Куда вы претесь?! — шепотом проговорил майор милиции, отталкивая меня от себя. — Не видите, митинг идет.

Я опустил венок ниже, чтобы майор мог догадаться о его предназначении. Кажется, я кольнул его в лицо иголками.

— Обойдите, черт вас возьми! — жутким шепотом выругался он. — По кругу! Чтоб вашего духу здесь не было!

Я поднялся по дорожке выше, протиснулся между черными «Волгами», которые не вместились на дорожке и наехали колесами на старые могилы с покосившимися деревянными крестами. Возле машин крутились аккуратно подстриженные парни в малиновых пиджаках и с радиотелефонами.

С пригорка я смог рассмотреть четырехугольную яму, закрытый гроб с бронзовыми ручками по бокам, похожий на гигантскую шкатулку для драгоценностей, из красного полированного дерева, поставленный на складной каркас, людей в черных костюмах, провода, микрофоны, колонки, цветы, цветы, цветы…

От ноши у меня стали неметь руки, и я взял венок на манер щита. Меня пропустили, хотя придирчиво осмотрели и даже обыскали. Я пошел вниз, стараясь не задеть венком мужчин и дам. Загорелый мужчина зрелого возраста, одетый в строгий костюм, держал в руке микрофон и, опустив голову, молча скорбел. Не меньше минуты он подыскивал слова соболезнования, после чего голосом, от которого у меня побежали мурашки по коже, произнес:

— Дамы и господа! Друзья! Великое несчастье постигло нас всех. Верно говорят: смерть выбирает лучших. От нас ушла Эльвира Леонидовна Милосердова — человек, которому по душевной доброте и милосердию не было и не будет равных…

Он здорово шпарил. Дамы с черными вуалями на лицах начали подносить к глазам носовые платки. На лица мужчин легли скорбные тени.

Я едва шел, боясь своим перемещением в пространстве осквернить светлую память Эльвиры Леонидовны.

— Мы живем в такое время, когда каждый думает только о себе. Мы перестали сострадать друг другу, все реже протягиваем руку своему ближнему и уже почти не замечаем вокруг себя обездоленных, страждущих и нищих…

Я уже был не далее чем в двадцати метрах от гроба. Пожилая особа в черной блузке, стоящая впереди меня, низко склонила голову, пряча лицо в платочек. Плечи ее подрагивали, и в ее фигуре было столько неподдельного горя, что я не посмел ее потревожить и стоял за ней все то время, пока выступал оратор.

— И вполне справедливо было бы сказать, что человек окончательно отрекся от Господа своего, предал забвению царство небесное, погнался за богатством и плотскими удовольствиями, с головой окунувшись в омут лжи и бесчестия. Но для того и появилась в море людском Эльвира Милосердова, для того и посвятила себя благотворительной деятельности, чтобы возразить: нет, не зачерствело сердце человека. Пусть же земля тебе будет пухом!..

— Простите, — шепнул я женщине, — мне надо поднести венок…

Женщина обернулась, и я очень близко увидел красные, полные слез глаза.

— Да— Да, — произнесла она в нос, словно страдала от простуды, и посторонилась.

Я встал в первом ряду. Впереди меня уже никого не было — только гроб и большая фотография под стеклом, обтянутая на углу черной лентой. Мне показалось, что снимок для такого помпезного случая был не очень удачный — мутный, слабоконтрастный, переснятый явно с плохого и старого оригинала. Из-за стекла на меня смотрело совсем юное лицо красивой девушки с вьющимися пепельными волосами, одетой в школьную форму с белым фартуком. Под снимком стояла подпись: «МИЛОСЕРДОВА Эльвира Леонидовна», даты рождения и смерти. Я подсчитал. На сегодняшний день ей исполнилось двадцать девять лет. Организаторы похорон не смогли найти более подходящего снимка и воспользовались школьным альбомом?

Мужчина в костюме повесил микрофон на стойку и отошел в сторону. Возникла недолгая пауза, и на середину вышла пожилая особа, которую я просил подвинуться. Она взяла микрофон. Руки ее дрожали. Женщина долго не могла произнести ни слова.

— Мне очень трудно, — едва смогла произнести она. — Эльвирочка была моей любимой ученицей. Гордость школы, умница, отличница… — Она покачала головой, сглатывая слезы. — Я не могу поверить в то, что случилось. Это просто не укладывается в голове…

Я почувствовал, что на мои глаза тоже накатываются слезы. Некто, стоящий за спиной учительницы, поднял руку и сделал знак. К яме протиснулись четыре мужика в синих халатах и с лопатами и встали в готовности. Молодой, коротко стриженный качок тенью подошел к седовласому мужчине с крупным носом и тонкими усиками и протянул радиотелефон. «Может быть, это господин Гурули?» — подумал я.