Челюскин. В плену ледяной пустыни - Михаил Александрович Калашников

Промов увидел в этой черной прорве, окружившей «Челюскина», чукотского мальчика, смотрящего через прорезь китового позвонка, как через портал. Глаза и все лицо его больше не улыбались, смотрели враждебно и даже с ненавистью.

Яшке послышался прощальный голос сброшенного им со звонницы и утопленного в озере колокола, а еще треск льда, за секунду до того, как скрылась его Зойка вместе с санями и горой сена на них.

Это снова затрещал «Челюскин». Льды обхватили корабль, навалились новой силой и стиснули мертвой хваткой, чтобы больше не отпустить.

Воронин и Шмидт разом прыгнули в незатянувшееся пока водяное окно. Могилевич замешкался на секунду, не успел перекинуть вторую ногу через борт, корабль снова дал крен. Гладкая, нерасхоженная подошва новых сапог Могилевича заскользила, завхоза понесло под уклон. Он пролетел всю палубу, ударился в надстройку, влип спиной в ограждение. Вдогон за ним полетели остатки незакрепленного груза, Могилевича завалило железными бочками с мазутом.

Несколько рук нырнули в полынью за ухнувшими туда капитаном и начальником экспедиции, ухватили их за тулупы, потащили прочь от края льдины, где корчился и скрипел, лопался и тонул «Челюскин». Неся на руках мигом обледеневших Воронина и Шмидта, толпа людей отхлынула, убралась подальше от засасывающей воронки, пожиравшей их Ноев ковчег.

Шапиро все еще вращал ручку своего аппарата, снимая агонию судна до конца.

Ушли под лед, унеслись на морское дно надежды выпутаться из этой истории малой ценой, труд людей, деньги небогатой страны и человеческая жизнь – целая единица.

– Опять нас сто четыре, – тяжело дыша, сказал Яшка, – без прибыли все-таки вернемся…

– Какая уж тут прибыль? Гляди, как бы еще кого корова языком не слизнула, – поправил его Шатайлов.

Мелькнула перед взорами и глазком работавшего кинообъектива корма с погнутыми о лед винтами, исчезла в темной воде. Обломки льдин подскакивали и кувыркались в огромных бульбах выходящего из отсеков воздуха – последнем выдохе «Челюскина».

Бобрин задрал рукав полушубка вместе с манжетой кителя, вслух отметил:

– 15.30. Ровно два часа тонули.

Шапиро перестал вращать ручку, к нему, кажется, вернулся рассудок, он выдавил без всяких эмоций:

– Булькнул наш «Титаник».

Люди несколько минут не могли сдвинуться с места, не в силах осознать, что им только что удалось пережить. Только женщины возились со Шмидтом и Ворониным, переодевая их в сухую одежду. Из глубин вырвался последний пузырь кислорода, лопнул над ледовой могилой.

Промову показалось, что он почувствовал, как «Челюскин» только теперь лег на дно, упокоив несчастного Могилевича.

19

Стремительно темнело.

Стали обустраиваться на ночь – самую тяжелую, первую ночь на льдине. Бобрин всех пересчитал: не затерялся ли кто в отсеках во время эвакуации? Кроме Могилевича, потерь не было.

Плотники тут же принялись строить временный барак, обстоятельный и капитальный решили ставить завтра, а пока – на скорую руку, лишь бы ветер не задувал, ночь скоротать, перевести дух. Шмидт распорядился выдать из медицинских запасов по сто грамм разбавленного спирта всему взрослому населению. Молотки и топоры плотников застучали звонче.

Вслед за бараком от снега чистились площадки для шатров и палаток. Повара во главе с буфетчиком разобрали провизию, обустроили камбуз, на спиртовых лампах сделали ужин.

Одной из первых палаток стало вместилище радиста Кренкеля. При фонаре он долго возился с рацией, крутил настроечное колесо и поздним вечером наконец услышал позывные. В те же сутки, когда случилась катастрофа, в эфир улетела радиограмма о гибели «Челюскина». Вместе с широтой и долготой радист добавил финальную подпись, будто поставил автограф – «лагерь Шмидта».

Глубокой ночью, когда общий барак был построен и экспедиция разместилась на ночлег, Шмидт собрал в палатке, где пару часов назад люди принимали ужин, совещание.

Бобрин перекидывал исписанные листы своего блокнота, давал отчет по всем направлениям:

– Продукты: много мясных консервов, галеты, сахар, сгущенное молоко, шоколад, мороженая туша свиньи и говяжий бок. Команда смогла забить оставшуюся корову, но выгрузить с корабля ее не успели.

– На сколько нам хватит в экономном режиме? – осведомился Шмидт.

– На три месяца точно.

– Пока будет обустройство лагеря, предлагаю пищевую порцию не снижать, – высказался Воронин. – Быт не налажен, помещения холодные, в пище наше спасение. Спиртовую норму можно повторять ближайшие два дня, но не больше, а то привыкнут.

Все согласились.

– Что с теплой одеждой? – тут же переключился на второе опасное направление Шмидт.

– Имеются плотные ткани, а также собачьи шкуры, их предполагалось выгрузить на острове Врангеля и раздать местным промысловикам. Из этих материалов можно попытаться сшить одежды.

– По типу малиц, которые шьют ненцы и эвенки, – подхватил Шмидт.

– Опыт у кого-то есть? Вы наводили справки? – спросил Воронин у Бобрина.

– Жена гидролога Рыцк вроде бы знает закройку, да и Доротея Василевская сказала, что примерно представляет, как должна выглядеть малица.

– Как с жильем обстоят дела? – ставил задачи начальник экспедиции.

– Плотники утверждают, что за два дня осилят барак и печку в нем. День на постройку капитального камбуза. В остальном – по мере решения первоочередных задач, – отчеканил Бобрин.

Слово попросил Воронин:

– В постройке жилья тоже предлагаю использовать опыт коренных народов. Малицы – их изобретение, хоть и громоздкая одежда, а теплая, в ней спасенье. Из кубиков льда надо строить и`глу. Для первого времени сойдет, пока не обзаведемся теплыми бараками. Потом иглу можно использовать как складские помещения, а в освободившиеся палатки и шатры селить людей.

Предложение всем понравилось, его приняли.

Руку поднял старпом:

– Матросы докладывают, что на месте гибели судна полынья не затянулась, там продолжают всплывать бревна и доски. Предлагаю отрядить завтра отдельную команду для дежурства у полыньи: пусть вылавливают дерево, оно пригодится, если не в строительстве, то в качестве топлива.

Совещание длилось еще долго, решались вопросы более мелкого масштаба. Женщины, дети и часть мужского населения, размещенные во временном бараке, давно уже спали. В холодной палатке, где ночевали матросы, плотники, печники и все остальные, не влезшие в барак, никак не могли уснуть. Холод и пережитые за день страсти тут были ни при чем. Людей пугала туманная будущность. Шли разговоры:

– Сигнал-то, допустим, они там получили, – рассуждал плотник Шатайлов среди своих побратимов, – а что толку-то? Чем они нам помогут? До нашей льдины, как до неба, – далеко, камушком не добросишь.

– Правильно говоришь, Петр Михайлович, – подхватили плотники и печники, – нечего на этой льдине яйца высиживать, они только прилипнут к ней на таком холоде.

Зашевелились матросы, кочегары и мотористы:

– Верно, верно, братва. И мы с