Открытая рана - Сергей Иванович Зверев

отметилась. Надо меньше с этой швалью цацкаться. Как ни задержишь кого — тут же профком, местком, поруки. А сволочь — она на то и сволочь, что прощенная сволочь наглеет и считает, что ей все дозволено.

— И не поспоришь, — кивнул я. Насмотрелся на такое на Украине, когда прощали тех, кого прощать нельзя.

— Для меня что фашист, что уголовник — один черт. Они созданы, чтобы жизнь советскому человеку портить. И по большому счету, разговор с ними тоже должен быть один — или в расход, или в плен. А то привыкли им сопли вытирать.

— Ты уверен, что гоп-стоп обычный?

— На девяносто девять процентов.

— Один процент — это очень много.

— Даже два процента. Обычно на Базарном переулке не шалят, он рядом с немецким кварталом. Там освещение, патрули чаще бывают. И бузить там стремно, все же не родные бараки и овраги у Яузы. А тут забрели, сволочи… Нашу местную шантрапу мы тряхнули. Кое-кто в камере посидел. Попутно несколько висяков подняли — две кражи и пару грабежей. Но никто на твоего не колется.

— Значит?..

— Или залетные. Или кого-то из близлежащих районов занесло. Место такое, считается нейтральным. И никто там постоянно не ошивается — так, набегами бывают все, кому не лень. Значит, район поисков расширялся до неизвестных пока пределов.

— Что предлагаешь?

— Соседи уже сориентированы, и, думаю, стараниями твоих коллег накачали их прилично. Так что работают добросовестно. Ну а у нас… Будем и дальше контингент прессовать. Что-то да проявится. Территорию потопчем ножками.

— Я в деле! — азартно воскликнул я.

— Тебе-то зачем в эту грязь опускаться? — удивился Антипов. — У тебя кабинет. Вон машина служебная. По пивнухам, притонам шариться — это не ваше.

— Мое, мое. Пошли.

Начальник розыска посмотрел на меня искоса. Хоть вроде и приняли друг друга за своих, но ему постоянный соглядатай из нашей конторы явно в тягость. Да еще к оперативным материалам угрозыска у меня полный допуск.

— Да не куксись, — хлопнул я ладонью по столу. — Помогу чем могу. Да и вообще я везучий.

— Вот это хорошо, — на полном серьезе кивнул начальник уголовного розыска.

Любой оперативник знает, что раскрытие — это на треть кропотливая работа, а на две трети — оперская удача.

Антипов посмотрел на циферблат своих наручных часов — массивных, немецких, судя по всему, трофейных, — и выдал ближайший план:

— Пятнадцать двадцать. Сейчас и начнем. Но только запасись терпением, товарищ чекист. Это варьете с вульгарными плясками и боевым бубном не на один день…

Глава 4

В мероприятиях помимо меня с Антиповым были так или иначе заняты практически все оперативники и участковые отделения милиции. Объем работы оказался неожиданно большим.

Возразить местные стражи порядка мне не смели, но радости от сотрудничества не испытывали. Все шептались за моей спиной, что маются чепухой из-за плевого дела. А ведь другую работу с них никто не снимал.

Работы у них действительно было немало. Освобождался контингент из колоний, за ним надо присматривать. Серия квартирных краж зависла. Разбой. Ножевое ранение. Убийство еще с прошлого года — пьяная ссора, но фигурант куда-то отчалил, и дело числилось в висяках. Еще зависло убийство трехлетней давности — перестреляли семью военнослужащего из трех человек в ходе разбоя. Троллейбусные маршруты затерроризировали карманники. Одну их бригаду местные оперативники совместно с сотрудниками МУРа сняли месяц назад — там были матерые «выпускники» факультета карманной тяги института имени Воровского. А сейчас шарят по карманам малолетки с детдома имени Антонова-Овсеенко, которых в народе прозвали «антоновцы». Двоих повязали, но их таких еще немало «работает».

«Мы не сеем, мы не пашем,

По карманам мы колпашим…»

А тут я с этим несчастным гоп-стопом, на который необходимо бросить все силы.

— Давай заглянем на Инвалидку, — предложил Антипов с утра пораньше.

— Ты у нас рулевой, — хмыкнул я.

— Только держись плотно за мной. И присматривай за карманами…

Местный блошиный рынок в народе назывался инвалидным, а пару лет назад его официально поименовали колхозным. Здесь стали чинно торговать продуктами и прочими дарами советской деревни, но мелкие шустрые торговцы никуда не делись. Рядом с дощатыми павильонами и прилавками, с торговыми рядами, меж бочек с соленой капустой и мочеными яблоками, висящими на крюках мясными тушами толкались и суетились люди — неистребимая вечная порода тех, кто хочет что-то продать подороже и купить подешевле.

Когда весной 1945 года я впервые в жизни приехал в Москву, мне показалось, что она сплошь состоит из этих толкучек. Послевоенная разруха и нищета. Продовольствие по карточкам. В коммерческих магазинах было все, но по таким диким ценам, которые работающему человеку недоступны. Вот и спасались москвичи этими толкучками. Нужны тарелки-вилки, тулуп, папиросы, сало и картошка — иди на толкучку. Тогда там было очень много трофеев, привезенных из Германии, которые меняли на еду. Голодно было первые два послевоенных года — и в деревнях, и в городах.

С того времени перемены произошли просто волшебные. Карточки отменили. Кооперативные и государственные магазины наполнились товарами и едой, притом по доступным ценам. Зарплаты растут, цены падают. И толкучки стали уходить в прошлое. Но, конечно, не до конца, цепляясь за город своими когтями, не желая отступать. Во многих местах они все еще манили людей очень уж широким ассортиментом и дешевизной. Заодно являлись центром притяжения разных криминальных элементов — спекулянтов, торговцев краденым, карманных воров.

Бьют по ушам призывные крики:

— Дешево, ложки, мельхиоровые. Дешевле не будет!

— Продам часы. Хорошие. Немецкие. Наручные.

Сколько же барахла — прям глаза разбегаются. Вон бидон для керосина. Тут же и труба самовара. Посуда, старые часы с кукушкой, прищепки, тяжелый утюг, перочинный ножик, меховая шапка и войлочные тапочки. Да, тут можно найти все, что душе угодно.

Меня настолько закрутило, завертело в этом водовороте, что голова кругом пошла. Но Антипов ощущал себя здесь как рыба в реке. Только и успевал плавниками водить, менять направление и высматривать добычу. Вот и сейчас свернул быстро направо и уже тащит за шкирку из закутка между рядами низкорослого шкета-дистрофика лет пятнадцати.

— Пустите, — привычно, определенно не в первый раз ныл шкет.

Под заплатанной матерчатой курткой на груди он аккуратно держал пару голубей.

Москва не исключение — как и в любом городе России, в ней полно голубятен и голубятников, чуть ли не в каждом дворе. Никогда не понимал такую радость, но всегда принимал как данность. Голубятники были какие-то опасно увлеченные люди. Голубей покупали. Перепродавали. Крали. Притом воров за такое дело