Шрам: Легионер - Сим Симович

Он оделся в гражданское: джинсы, тёмная куртка, ботинки. Коротко стриженные волосы, шрам на лице, тяжёлый взгляд — всё равно видно, кто ты. Солдат. Легионер. Чужой. Вышел за ворота вместе с Ковальски и Маликом. Поляк хотел в центр, к девкам. Малик — в мечеть, потом к родственникам, у него тут дядя жил, где-то в северных кварталах. Дюбуа просто шёл, без цели, руки в карманах, плечи опущены, глаза по сторонам. Привычка. На войне не расслабляются. Даже здесь, в Марселе, в тылу, на родной земле Франции.

Сели на автобус, поехали в город. Марсель встретил шумом, грязью, толпой. Узкие улицы, старые здания, облезлая штукатурка, граффити на стенах. Арабские лавки, кебабные, магазины с табличками на арабском и французском. Женщины в хиджабах, мужики в спортивках, пацаны на углах, музыка из машин — рэп, что-то восточное, громкое, aggressive. Марсель всегда был такой — портовый город, котёл национальностей, где французов меньше, чем всех остальных. Алжирцы, марокканцы, тунисцы, сенегальцы, коморцы. Африка по ту сторону Средиземного моря. Те же лица, что в деревнях Мали, только в другой одежде, на другом фоне.

Дюбуа вышел на остановке возле Старого порта, пошёл по набережной. Дождь усилился, серая вода в порту, лодки качались на волнах, чайки орали. Кафе, туристы — немного, не сезон — торговцы сувенирами. Он зашёл в бар, заказал пиво, сел у окна. Пиво было холодное, горькое, хорошее. Первое нормальное пиво за два месяца. В Африке пили только воду, иногда тёплое пойло из местных бутылок, если везло. Дюбуа пил медленно, смотрел на улицу. Люди шли мимо, спешили, прятались под зонтами. Обычная жизнь. Мирная. Безопасная. Далёкая.

Он чувствовал себя не на месте. Как призрак, просочившийся из одного мира в другой. Там, в Мали, всё было просто: есть враг, есть приказ, есть автомат. Стреляешь, маршируешь, выживаешь. Здесь всё сложно: законы, правила, улыбки, вежливость. Притворство. Дюбуа разучился притворяться. Может, никогда и не умел.

Вышел из бара, пошёл дальше. Малик отделился, свернул к мечети, помахал рукой на прощание. Ковальски потащился в квартал красных фонарей, ухмыляясь. Дюбуа остался один. Шёл по улицам, мимо магазинов, мимо рынка, где торговали рыбой и овощами, где кричали на пяти языках, где пахло специями и мусором. Шёл через северные кварталы, арабские, где дома стояли плотно, где бельё сушилось на балконах, где на углах жгли мусор в бочках, где мужики сидели на корточках, курили, смотрели исподлобья.

Здесь его заметили сразу. Белый, коротко стриженный, военная выправка, тяжёлый взгляд, шрам через пол-лица. Легионер. Солдат. Враг. Дюбуа видел, как меняются лица, как разговоры стихают, как взгляды следят за ним. Ненависть была осязаемой, густой, как дым. Эти люди знали, где он был, что делал. У многих тут родственники в Алжире, в Мали, в Чаде. У многих друзья или братья воевали против Франции, против Легиона. Для них он был оккупантом, карателем, убийцей. Колониалистом в форме.

Он не ускорял шаг, не отводил взгляд. Шёл ровно, спокойно, руки в карманах. Внутри поднималось знакомое напряжение, острое, собранное. Он был готов. Если начнётся — начнётся. Нож в кармане, приёмы в мышцах, инстинкты наточены. Он не боялся. Просто был готов.

Прошёл мимо группы молодых алжирцев, человек пять, в спортивных костюмах, с бейсболками. Они стояли у подъезда, курили, слушали музыку из телефона. Один плюнул в его сторону, попал на асфальт рядом. Другой что-то сказал по-арабски, остальные засмеялись. Дюбуа не остановился. Прошёл мимо. Слышал, как они орут вслед: «Убирайся отсюда, солдат! Тут не Африка! Здесь тебе не рады!» Потом мат, грязный, злой. Дюбуа не обернулся. Продолжил идти.

Ненависть была везде. В граффити на стенах: «Легион — убийцы», «Французы, убирайтесь из Африки», «Смерть оккупантам». В плакатах, налепленных на фонарные столбы: фотографии убитых детей, разрушенных домов, текст на французском и арабском, обвинения в военных преступлениях. В листовках, разбросанных по тротуару, промокших от дождя. В лицах старых арабов, смотревших на него из окон, из-за прилавков. Он был врагом здесь, на родине, так же, как был врагом там, в пустыне.

Дюбуа дошёл до площади, остановился у фонтана, закурил. Дождь лил сильнее, куртка промокла, волосы слиплись. Он стоял, курил, смотрел на небо. Серое, низкое, чужое. Франция не была его домом. Россия тоже перестала быть. Домом был Легион — казарма, плац, автомат. Но и это был дом только формально. Настоящего дома не было. Нигде.

Группа марокканцев вышла из кафе, заметила его, остановилась. Мужики постарше, лет тридцати, в кожанках, с жёсткими лицами. Один шагнул вперёд, широкоплечий, с бородой.

— Ты легионер? — спросил по-французски, с акцентом.

Дюбуа посмотрел на него, не ответил.

— Я спросил, ты легионер?

— Да, — сказал Дюбуа. Голос спокойный, ровный.

— Ты был в Мали?

— Да.

Мужик шагнул ближе. Остальные подтянулись, встали полукругом. Пятеро. Дюбуа не двинулся, продолжал курить. Считал дистанции, углы, кто где стоит. Правая рука в кармане, на рукоятке ножа.

— Мой брат был там, — сказал мужик. — Ты, может, его убил. Может, в какой-нибудь деревне. Может, в спину.

— Может, — согласился Дюбуа.

— Ты не отрицаешь?

— Нет. Я делал свою работу. Твой брат делал свою. Если он поднял оружие — я стрелял.

Мужик дёрнулся, кулак сжался. Дюбуа напрягся, готовый. Но мужик не ударил. Просто стоял, дышал тяжело, смотрел с ненавистью. Потом плюнул Дюбуа под ноги.

— Убирайся. Пока я не передумал.

Дюбуа затушил сигарету о подошву, развернулся, пошёл. Медленно, не торопясь. Спина была открыта, но он знал — не ударят. Не здесь, не при свидетелях, не в центре города. Здесь были полиция, камеры, законы. Если бы это была тёмная улица, пустырь, подворотня — другое дело. Там бы попробовали. Но здесь они только плюются словами и слюной.

Он шёл обратно к казармам, мимо тех же улиц, тех же кварталов. Ненависть сопровождала его взглядами, шёпотом, плевками на асфальт. Марсель не любил легионеров. Марсель не любил солдат, воевавших в чужих войнах, за чужие интересы, против тех, кто теперь жил здесь, работал, рожал детей, становился частью города. Для города Легион был пережитком колониального прошлого, грязным инструментом грязной политики. Для легионеров город был чужой территорией, где их терпели, но не уважали.

Дюбуа вернулся в казармы к вечеру, промокший, холодный, усталый. Прошёл мимо караула, показал пропуск, зашёл в барак. Ковальски храпел на койке, пьяный, довольный.