Выбор оружия - Андрей Кивинов

– Будем держать военный совет, – решил Казначей. – Как говорится, отдохнули здесь – и довольно. Может, этот снайпер и вправду слепой, но я ему не доверяю. Вера, подожди, пожалуйста, за стенкой. А ты лезь на чердак. Можешь бутылку прихватить, если скучно.

Перекатников исполнил приказание молча. О том, что с чердака он может запросто выбраться и никто его не хватится до конца совещания, Казначей не подумал.

Девушка заартачилась:

– Меня это касается не меньше, чем вас. Тем более что вам сейчас только и думать, – она кивнула на водку, но брат и неожиданно присоединившийся к нему Фролов выпроводили ее за дверь и сели к столу.

Оба были напряжены.

– Так дальше жить нельзя, – сказал Казначей, и Фролов, помедлив, кивнул. Выпили, не сводя глаз друг с друга.

– Что будем делать?

Помолчали.

Казначей начал говорить осторожно, ковыряя вилкой дырку в скатерти:

– Здесь оставаться опасно. Идти сдаваться – как-то, знаешь ли, не хочется. Я вот что подумал: если какое-то время еще пошхериться, то о нас могут забыть. Не навсегда, конечно, но активно искать перестанут. А там, глядишь, разберемся, что к чему. Найду кого-нибудь, кто в законах сечет, проконсультируюсь, как можно отмазаться. Не бывает, чтоб не было выхода.

– Думаешь, мы можем отвертеться? – Семен хмыкнул и плеснул себе водки в стакан. – За бандюков, положим, много не дадут. Нас трое, да этот хрен на чердаке – если станем говорить складно глядишь, удастся соскочить.

– Если их друзья не найдут нас раньше ментов, – Казначей отвернулся, чтобы Семен не прочитал его мысли: «О стрельбе в бандитов беспокоиться надо тебе, я курок не нажимал, я в этом деле, как говорится, сторона потерпевшая». – А они, я думаю, будут рыть дольше и глубже, чем опера.

– За магазин сердце ноет, – Фролов потер грудь и выпил, занюхал долькой лимона, подцепил с тарелки кусок раскисшей колбасы, посмотрел и бросил обратно. – Как так получилось? Девчонка и парень… Какого черта ты их завалил? За что?

– Так легла карта. Чего теперь виноватых искать? Вместе были. Самое плохое, что гильзы совпадут, экспертиза – наука точная. Надо от пистолета избавляться. Бросим в реку – и концы, как говорится, в воду. Без пистолета они ничего не докажут. Придумал! Скажем, что ствол, из которого ты их завалил, мы отобрали у Макса. Он хотел нас порешить, мы стали сопротивляться и отобрали. Верка подтвердит и с Валентином договоримся.

– Думаешь, кто-то поверит?

– Какая разница? Пусть не верят, но доказать-то ничего не смогут. К тому же эти сволочи к магазину отношение имели, так что вполне могли там стрельбу устроить, по пьяни или еще как, не важно…

– Все, что мы делали, наперекосяк пошло. А здесь, по-твоему, сложится?

– Перестань! Только в фильмах преступники постоянно совершают ошибки…

Преступник! В душе Фролов себя им сознавал, но вслух определение прозвучало впервые.

Вздохнув, он опустил голову на руки. Сколько , ни заливал в себя, алкоголь действовал самую малость, как крепкое пиво. С одной стороны, сохранялась относительная четкость мыслей, с другой – страх не отпускал.

В словах Артема, казалось, был здравый смысл. Ведь и правда, о том, как в действительности все случилось, никто, кроме них, не знает, а значит, и следствию волей-неволей придется ориентироваться на их показания. Всякие следы, отпечатки и прочие научные штучки казались Семену сплошной чепухой. Пока не признаешься – никто не посадит, если только нет десятка независимых свидетелей. Единственный свидетель сидит на чердаке и боится лишний раз вздохнуть.

Был, несомненно был здравый смысл в сказанном Казначеем, но Фролов ему уже не верил.

– Надо провернуть последнее дело, а потом разбегаться. Когда мы все вместе, нас проще поймать. Тот, кто попадется, толкает операм мою версию. Про магазин – молчим, в квартире – самооборона. Конечно, станут бить, но тут уж надо выдержать, чтобы ни обещали.

– А с этим что делать? – Фролов показал йа потолок,

– Заставим его написать письмо в прокуратуру. Прямо сейчас. В городскую и Генеральную, чтоб не выкинули.

– Сейчас – напишет, завтра – открестится. Казначей быстро, оценивающе взглянул на Фролова и отвернулся, продолжая играть вилкой. Пальцы, сжимающие податливый алюминий, блестели от пота.

– Если его списать, то все можно повесить на него, – сказал он очень тихо.

Могильным холодом не повеяло и гром не грянул. За окном жарило солнце, его лучи, без помех проникая сквозь грязные стекла и ветхий тюль, упирались в загаженный стол, банки с расплывшейся тушенкой и теплое пойло в стаканах.

– Я думал, ты сам догадаешься. Зря мы здесь столько дней паримся?

Фролов не ответил. Ни согласия, ни протеста – безразличие.

– Ствол – к виску, тело – в реку. Самоубийство. Переживаний не выдержал. Скажешь, не поверят? Обрадуются, что можно «глухаря» списать.