Обыкновенная война - Борис Геннадьевич Цеханович

Продолжить дальше я не сумел, Ермаков «взорвался» и его понесло: – Товарищ майор, да вы тут квасите, пьёте каждый день, ходите по гостям и балдеете в своё удовольствие, ничего не зная. Я тут две ночи назад смотрю, а на поворот дороги у Чечен-Аула боевики выехали на машинах и кучкуются там: готовятся к атаке. А я не знаю, что делать. Командир взвода спит, вы в землянке с офицерами сидите и выпиваете. Боевики покрутились минут двадцать и уехали обратно, и никто мне приказа не отдал открыть огонь. Почему? – Ермаков всё более заводился, кричал, требовал ответа и на другие вопросы, на которые и не нужно было отвечать.

– Сержант, да тебя наказывать надо, а не жалеть как ты предлагаешь. Несчастный солдат: видите ли, ему никто приказ не отдал стрелять. – Язвительно начал я, тут же переходя на командирский тон, – А почему вы, сержант, самостоятельно не открыли огонь, увидев противника? Какой вам приказ нужен? Почему вы не разбудили в таком случае командира взвода? Почему я, отвечающий за оборону этого участка, узнаю о боевиках через двое суток? Да я вам, товарищ сержант, могу ещё тысячу вопросов «Почему» задать. В том числе и почему вы напились и тут пальцы веером распускаете перед командиром батареи?

Но Ермаков уже ничего не воспринимал. Из него лился поток обвинений, из которых все солдаты и офицеры сгрудившись вокруг нас, услышали: – что я никчемный командир батареи, что командиры взводов бестолковые «пиджаки», старшину – этого поганого мента, в арыке утопить надо. А Кирьянову давно пора устроить «тёмную». Что его – Ермакова, классного противотанкиста, с распростёртыми объятиями примут в любую мотострелковую роту. И вообще, на хрен ему эта батарея? И так далее, и тому подобное….

Я сидел на табуретке, внешне спокойный, слушая этот горячечный бред. Сначала у меня возникло желание просто набить ему морду, но оно быстро исчезло. Что я ему и другим солдатам, которые всё это наблюдают и слышат, этим докажу? Чего я буду оправдываться и за что? Ермаков взрослый парень, как-никак двадцать лет: если ему не нравится командир батареи, другие офицеры и прапорщики, если он считает себе противотанкистом от бога, которого примет любая рота – пусть идёт из батареи. Я прекрасно понимал: что ни один командир роты, даже бестолковый Толик Соболев не примет его. Пусть потыкается носом в дерьмо, пусть даже в какой-нибудь роте попьёт с земляками, но рано или поздно пехотные офицеры вышвырнут его из своего подразделения и он приползёт на карачках в батарею. Но это уже будет урок – «публичная порка». И тогда мы поговорим.

– Ну что ж, Ермаков, раз я такой нехороший, командиры взводов – дураки, а ты такой у нас умный и классный специалист. Что ж, я тебя не держу; только автомат и снаряжение положи сюда и скатертью дорога.

Сержант с гордым видом снял автомат с плеча и положил его к моим ногам, туда же он положил и подсумок с патронами.

– Малыш, – обратился он к Кабакову, – принеси из землянки мой вещевой мешок.

Пока Кабаков ходил за вещмешком, Ермакова обступили солдаты и начали его уговаривать не уходить с батареи. Из группы солдат доносились осуждающие реплики и вопросы: – Федя, у тебя, что «крыша поехала»? Куда ты собрался? Иди к комбату, заворачивай «базар» обратно…

Не знаю, может быть в моё отсутствие солдаты и одобрили бы его уход, и говорили бы по– другому, но сейчас, даже те кто молчал – осуждали Ермакова. Но вот вещмешок на плече у сержанта, он попрощался со всеми солдатами. Настала очередь попрощаться с командиром батареи.

– Товарищ майор, может, что я тут и лишнего наговорил – не обижайтесь. Но решение принял твёрдо и ухожу.

Держался Ермаков хорошо, хотя был сильно пьян. Его чуть-чуть пошатывало, но речь была, после вспышки словоблудия и обвинений, связная и логичная. Он немного успокоился, хотя в глазах и проскакивала некая тень растерянности от принятого решения. Одно дело гордо и с вызовом заявлять о своём уходе и другое дело вот так и уйти… Непонятно куда. И мне показалось, что он ожидал с моей стороны просьбу остаться в подразделение.

– Прощай, Ермаков. На дураков не обижаются. Устроишься на новом месте, приходи в гости – поделишься опытом, как там в пехоте? – С ехидством закончил я.

Обиженно дёрнув плечом, сержант решительно повернулся, и провожаемый осуждающими взглядами сослуживцев, удалился в сторону расположения девятой роты. Солдаты разошлись по своим местам, а я предложил командиру второго взвода и Кирьянову прогуляться по насыпи вдоль арыка. Когда мы достаточно удалились от расположения, я повернулся к офицерам.

– Коровин, в том, что сейчас случилось, есть хорошая доля и твоей вины, хотя и моя доля вины тоже есть, но с другой стороны я даже в какой-то степени и рад, что так произошло.

– Товарищ майор, ну не могу я бить им морды. Хотя и понимаю, что иной раз надо, но не могу…. Не так я воспитан.

– Товарищ лейтенант, да не заставляю я вас бить рожи солдатам и сержантам. Сходите в первый взвод, посмотрите как Жидилёв, такой же двухгодичник как и вы, рулит взводом. У него солдаты, как цыплята вокруг курицы – около командира взвода. Он всегда что-то придумывает. Смотри, мясо коптят, чего-то ещё делают. У него солдаты и сержанты не пьют, и ситуация у него в подразделении гораздо спокойнее, чем у тебя. У тебя взвод по подготовке лучший в батарее, но морально-психологическая обстановка хуже. А ведь ты, имеешь у своих солдат реальный авторитет и ты можешь на них влиять даже без битья морд. Если Жидилёв живёт настроениями, мыслями солдат взвода, идёт к ним – к солдатам. То ты самоустранился от личного состава. Я не знаю: может у тебя не лады что-то дома, но ты постоянно о чём-то думаешь – причём, о своём, о чём-то личном. Вот и получается: ты отдельно от взвода и солдаты твои сами по себе. Поэтому и выходит, что твой взвод я вынужден был снять с позиции и поселить к себе, чтобы как-то влиять на солдат. Но не подменять же тебя. Конечно, я, Кирьянов и Карпук, если понадобиться, мы втроём переколотим и начистим всем хари, но зачем тогда вы – командиры взводов? Может вас заменить? У тебя бы я поставил