Крик волка - Андрей Михайлович Дышев

Ознакомительный фрагментКак они пришли – мы вообще не видели. Только шаги, тихие разговоры. Потом огоньки сигарет заметили. Вокруг овчарни три огромных пса носились, нам бы задницы они изорвали в минуту, а этих не тронули, даже лая не было.

Он снял с головы темно-зеленый платок, промокнул им вспотевшее лицо.

– Эти люди были с оружием? – спросил я.

– Не заметил. Кажется, без.

– Что, в руках вообще ничего не было?

– Рюкзаки, мешки были.

– Сколько они пробыли на овчарне?

– Час от силы. Потом по тропе дальше пошли. Сначала одна группа, потом другая. Частями.

– Хорошо. Спасибо, – сказал я Герасимову, пожимая ему руку.

* * *

Люди, окружавшие меня, по сути, мои союзники, единомышленники, ставили передо мной непреодолимые барьеры. И это оказалось самым трудным препятствием в моем деле. Игнатенко невзлюбил меня. Я не страдал от этого чувства, молодой человек был мне безразличен. Но его самоуверенность и высокомерие мешали мне работать. Если бы я мог рассказать ему о своих планах, возможно, он пошел бы мне навстречу, но здесь я вообще не мог доверять кому-либо в полной мере.

Что я хотел выяснить? Что постоянный поток контрабандистов с наркотиками идет через Пяндж. А затем? В Куляб? Курган-Тюбе? Или сразу в Душанбе? Каким образом наркотики попадают на борта военных самолетов? В какой упаковке? В конце концов, кто отвечает за их погрузку?

Пока что я не ухватил даже самый кончик этой нити и еще четко не представлял, как буду это делать. То, что граница во многих местах, образно говоря, "дырявая", я убедился в первую же неделю пребывания на заставе. Катастрофически не хватало людей. Собственно, два взвода, одним из которых я командовал, обеспечивали только оборону заставы. Десятки километров берега влево и вправо пограннаряды были не в силах перекрыть. Я почти не сомневался в том, что группа людей, которую засек Герасимов несколько ночей назад, пришла на этот берег из Афгана и, надо полагать, не с добрыми намерениями.

Я с опозданием клял себя, что как следует не организовал наблюдение за овчарней. Нужна была как минимум двусторонняя радиосвязь, как минимум десять бойцов. Тогда можно было, не выдавая себя, пасти эту группу и выявить механизм передачи наркотиков (или оружия, что тоже не исключено) следующему этапу.

В следующий раз буду умнее, думал я, под следующим разом подразумевая одну из ближайших ночей, когда заставу снова начнут обстреливать. Обстрел, как я полагал, был всего лишь отвлекающим маневром, который давал возможность контрабандистам спокойно переходить Пяндж на каком-нибудь тихом участке.

Еще я заметил одну интересную закономерность: Игнатенко, что было естественно, инструктировал наряд всегда в одно и то же время, и в это же время, с точностью до минуты, пастух прогонял мимо заставы свое стадо. Маршруты наряда, выходящего на патрулирование, и пастуха на мгновение пересекались. Солдаты приветствовали деда, тот в ответ поднимал вверх свою палку. Я не спешил с выводами, но все-таки при случае сказал об этом начальнику заставы.

– Да что ты к деду привязался, Кирилл! – взмолился Игнатенко. – Угомонись, займись лучше своими бойцами, они по заставе, как у себя дома шатаются. У меня свой график, у баранов – свой. Я не вижу ничего страшного в том, что наши пути иногда совпадают.

Он был непрошибаем, и у меня начисто отпала охота говорить ему о группе людей, замеченных на овчарне. Он бы тотчас нашел какое-нибудь банальное объяснение этому – приехали гости, пришли колхозники, коммерсанты, шашлычники, сваты, готовящие свадьбу, за баранами – и я со своей гипотезой о нарушении границы выглядел бы, в самом деле, как идиот.

Я понимал Игнатенко. Человек он, конечно, в меру опытный, несмотря на свои юные годы, и всякие советы со стороны, как ему казалось, унижали его достоинство и ставили под сомнение его компетентность. Пограничники вообще народ особый. Элита армии, они привыкли смотреть на пехоту, "соляру", свысока.

Треть моего взвода, а это человек семь, уже выезжала на прикрытие. Остальные, как и я сам, были на границе впервые, хотя внешне парни выглядели очень воинственно. Рослые, загорелые, бритоголовые, повязанные платками, в черных очках, некоторые вместо поясного ремня носили пулеметные ленты. В этом маскараде было, возможно, больше антуража и показухи, чем естественной необходимости, но, как ни странно, я был уверен, что в бою они будут вести себя соответственно – вызывающе и смело.

* * *

Ночью мне снилось, что я лечу на самолете, как вдруг он с протяжным воем стал падать. В салоне началась паника, крики, толкотня у пилотской кабины. Стюардесса с подносом в руках скороговоркой что-то говорила мне, но я не мог разобрать ни слова. Тогда она кинула поднос под ноги и стала рвать на мне застежку привязного ремня. Я слышал, как трещит обшивка, как взрываются двигатели, разбрасывая вокруг обломки крыльев…

Я открыл глаза, ощутил себя лежащим под одеялом на передке боевой машины, но возвращение в реальность не принесло облегчения. Вокруг меня что-то происходило, в отблесках огня метались тени, раздавались крики, беспорядочные выстрелы.

Я машинально схватил автомат, лежащий под рукой и, как был, босиком, в одних брюках, вскочил на башню. На территории заставы полыхала пристройка к казарме. Огонь только вспыхнул, но разгорался стремительно и уже цеплялся за ветки стоящего рядом дерева, полз по фанерной стене, перекидывался на крышу. Солдаты, беспрестанно горланя по-таджикски, носились по алее перед пожаром, срывали со щита выкрашенные в красное лопаты, ломики, конусовидные ведра, но не знали, что с ними делать и принимались давать друг другу указания. Скрестив на груди руки и широко расставив ноги, перед огнем стоял Игнатенко. Он изредка поворачивал коротко стриженую голову в сторону и неслышно о чем-то говорил солдатам. Откуда-то со стороны, с нашего берега, на заставу летели малиновые трассеры. Как неоновые огни, они мельтешили среди плотных крон деревьев, неожиданно уходили рикошетом вверх, и там, среди звезд, затухали, исчезали, словно сами превращались в звезды. Рядом с заставой, из окопа, длинными очередями надрывался пулемет, посылая ответные трассеры в темноту.

Громыхнул взрыв, от которого я вздрогнул. По моему лицу прошла горячая волна, по броне защелкали осколки, яркая вспышка выкорчевала маленькое дерево на заставе, рядом со спортивным городком. Игнатенко даже не присел, снова крикнул солдатам, и те одновременно побросали ведра и лопаты и кинулись к казарме, а сам он спокойно пошел к выходу, будто ему все надоело, будто он разочаровался в службе, в подчиненных, смертельно устал, и теперь шел прочь, чтобы никогда не вернуться.

Я подал руку Шамарину, наводчику бээмпэ, который

---

Конец ознакомительного фрагмента Купить полную версию книги

---