Последний выстрел камергера - Никита Александрович Филатов

Тирш и его единомышленники делали все для того, чтобы Бавария помогла юному греческому государству встать на ноги. Более того, он был убежден, что единственным условием для грядущего возрождения Греции является союз именно с Россией, которая больше, чем кто-либо, сделала для ее освобождения.

С другой стороны, не вызывало сомнения, что и России в не меньшей степени необходимы мирные отношения с Грецией — хотя бы из-за того, что для нее решался вопрос о выходе в Средиземное море.

Великие державы были заинтересованы в политической и военной стабильности на юге Европы.

Однако после обретения независимости Грецию раздирала междоусобица, подчас доходившая до открытых вооруженных столкновений. Поэтому в недрах российского дипломатического ведомства сложилось несколько неожиданное решение — пригласить на престол возрождающегося государства фигуру, не связанную ни с одной из местных политических группировок и потому способную примирить между собой враждующие силы. На эту роль предлагался принц Фридрих Людвиг, сын баварского короля, юный возраст которого послужил бы гарантией беспристрастности и одновременно порукой тому, что он, возрастая на новой родине, станет для Греции настоящим королем.

Фридрих Тирш по настоянию Тютчева осенью 1829 года написал послание к русскому императору, призывая его к активной поддержке предложенного проекта. Это был очень точный и продуманный ход: влиятельный в европейских кругах ученый и общественный деятель, иностранец, призывает Россию всемерно помочь молодому греческому государству…

К тому же для подобного шага имелись все юридические основания. Россия, только что одержавшая победу в очередной войне с Турцией, по Адрианопольскому мирному договору от 2 сентября 1829 года получила единоличное право на определение греческого государственного устройства.

Послание было передано в Санкт-Петербург по дипломатическим каналам, однако не было одобрено всесильным министром Нессельроде и дальнейшего хода не получило — граф посчитал, что подобная внешнеполитическая активность России могла бы вызвать недовольство Австрии, интересам которой он служил, пожалуй, с большим рвением, чем подобало его положению при дворе Николая I.

Более того, один из ставленников Нессельроде, посол в Англии фон Ливен, фактически перечеркнул все дальнейшие попытки, направленные на усиление российского влияния на Балканах — он дал согласие на то, чтобы вопрос о Греции решался в Лондоне, на международной конференции.

Тютчев прекрасно понимал, что Англия и Франция будут всеми средствами препятствовать русскому влиянию в Греции, хотя это влияние было бы совершенно закономерным.

И действительно, в турецкой и в европейской прессе стали как по команде появляться материалы, восхвалявшие западноевропейские страны в качестве благодетелей Греции, а Россию объявлявшие чуть ли не главным врагом ее свободы и независимости.

Используя авторитет и возможности Фридриха Тирша, а также созданного им Греческого комитета, Федор Тютчев попытался организовать нечто вроде ответной кампании в прессе, однако силы оказались слишком не равны…

Так или иначе, Англия одержала большую дипломатическую победу.

Более того, под влияние активной и умелой антирусской пропаганды попал в конце концов и юный баварский принц, провозглашенного в 1832 году королем Греции под именем Оттон I…

…От работы с бумагами Тютчева оторвал осторожный стук в дверь кабинета:

— Ты не опаздываешь, мой друг?

— Нет, милая. Кажется, нет… — обернулся он к Элеоноре. — Знаешь, думаю, мне в ближайшее время придется уехать по службе.

— Надолго ли? — Элеонора особенно не удивилась. Ее мужа всегда отличала любовь к путешествиям, и за годы супружеской жизни он успел объездить вдоль и поперек не только Баварию с сопредельными германскими государствами, но также австрийские земли, Италию, Южную Францию…

— Не знаю. Точно не знаю, однако надеюсь, что ненадолго. — Федор Тютчев достал из кармана жилета ключ от секретного ящика, однако прежде чем спрятать от посторонних глаз документы, внимательно посмотрел на жену. — Прости, но на этот раз я даже не могу сказать, куда и зачем еду…

— О мой милый мальчик… — улыбнулась Элеонора, — разве я задаю тебе какие-нибудь вопросы?

— Да, кстати, ангел мой, ты не знаешь, где могут быть мои дорожные пистолеты?

— По-моему, с прошлого лета они так и лежат в гардеробной. Принести?

— Нет, не надо сейчас. Я люблю тебя, милая.

— И я тоже тебя очень люблю…

Закрывая за собой дверь кабинета, Элеонора вздохнула: ох уж эти мужчины! Ну отчего же они всегда выбирают для времяпровождения какие-то глупые и опасные игры?

Глава вторая

ВАЛАХИЯ

…Глухая полночь! Все молчит!

Вдруг… из-за туч луна блеснула —

И над воротами Стамбула

Олегов озарила щит.

— Не устали еще, сударь мой?

— Ничего, я привык путешествовать…

Признаться, слова эти, а главное — жизнерадостный тон, которым они были произнесены, дались Федору Тютчеву с некоторым трудом.

Давали о себе знать почти трое суток, проведенных в седле. Тем более что неровная, узкая, постоянно петляющая дорога то и дело предпринимала настойчивые попытки выскользнуть из-под лошадиных копыт куда-то вниз или вообще исчезнуть за очередным поворотом.

Собственно, и дорогой-то ее называть не следовало — во всяком случае, с точки зрения человека европейского, избалованного чистотой, аккуратностью и порядком.

— Скоро стемнеет. Переночуем в деревне.

Драгунский офицер, сопровождавший Тютчева от самой австрийской границы, хотя и был ему почти ровесником, однако выглядел намного старше своих лет — очевидно, пышные, густого пшеничного цвета усы придавали его лицу, обветренному и загорелому от постоянного нахождения под открытым небом, солидность. К тому же офицерский походный мундир его украшали Владимир четвертой степени и две серебряные медали — «За Персидскую войну» и «За Турецкую войну». В общем, по всему было видно, что человек этот хоть и молодой, но бывалый…

— Штабс-капитан Иванов-четвертый, честь имею! — представился он при первом знакомстве. — Сергей Петрович… — И, не дожидаясь обычного в таких случаях вопроса со стороны штатских лиц, пояснил: — Четвертый, потому что в одно со мной время служили в полку моем еще три Ивановых, чинами и выслугой старше…

— Тютчев Федор Иванович, коллежский секретарь. Числюсь по дипломатическому ведомству.

После обмена рукопожатиями Тютчев показал глазами на боевые награды штабс-капитана:

— Вы, я вижу, здесь не новичок?

— Да уж, пожалуй…

Довольно скоро выяснилось, что спутник Тютчева тянет лямку армейского офицера в этих краях с двадцать первого года. Прошел от начала и до конца всю персидскую кампанию, сумел отличиться в бою под Нахичеванью, а на последней войне против турок уже командовал эскадроном. Из-за штыкового ранения, полученного при взятии Варны, принужден был оставить полковую службу и теперь состоял офицером для поручений при генерале Павле Дмитриевиче Киселеве.

Впрочем, гораздо охотнее, чем о военных действиях и походах, рассказывал Иванов-четвертый о непродолжительной жизни своей в городе Кишиневе,