Ласточкин крик - Ахмет Умит

Прокурор нахмурился, голос его стал звучать глуше, но улыбка по-прежнему не сходила с губ.

– «Игры» эти начались, когда мне было девять, и длились три года, до моих двенадцати лет. В один из летних дней папаша Мюшфик распалился слишком сильно, не смог удержать себя в узде и навалился на меня целиком… Мне было очень стыдно, я пытался вырваться, но он вцепился мне в плечи и довел все до конца. Я сгорал от стыда, а Мюшфик-бей погладил меня по волосам и попросил прощения. Обещал, что, если я ничего не скажу маме, он купит мне велосипед. А я никому и не собирался ничего говорить. Но той ночью у меня пошла из ануса кровь. Моя мать была врачом и, конечно, не могла этого не заметить. Она заволновалась, стала осматривать мое тело и обнаружила на плечах синяки, оставшиеся от рук отчима.

«Что это?» – спросила она.

«Подрался в школе», – ответил я.

Мама, конечно, не поверила, поняла, что дело тут не в школе. Вероятно, она и раньше чувствовала неладное, но, ослепленная любовью к мужу, предпочитала отгонять тяжелые мысли. Но теперь горькая правда была прямо у нее перед глазами. Она не стала вести себя так, как ведут некоторые слабые женщины, когда обнаруживают, что их муж – педофил. Вы ведь знаете, многие из них говорят в таких случаях, что не хотят разрушать семью, лишать детей отца, и просто игнорируют происходящее. Но моя мама игнорировать ничего не стала, она была женщина с характером. И она была очень умная. Она не давила на меня, выпытывая правду. Просто подготовилась и стала ждать. В субботу она сказала Мюшфику, что ее вызвали на дежурство в больницу. Мы остались с отчимом вдвоем. Конечно, он не собирался упускать такой шанс: под предлогом игры в «жмурки» затащил меня в сарай. Будто пытаясь запятнать меня, обнял сзади, начал осыпать мои щеки поцелуями, но в этот момент послышался голос мамы:

«Отпусти моего сына, извращенец!»

Я обернулся и увидел ее. Ее щеки пылали, в руках она держала пистолет отца. На человека, которого прежде любила до безумия, мама смотрела с ненавистью.

«Тебе говорю, урод, отпусти моего сына!»

Мюшфик замер и промямлил:

«Ты не так меня поняла, котик».

Но ненависть из глаз моей матери никуда не исчезла, и пистолет по-прежнему был в ее руке.

«Сына моего отпусти, подлец! – закричала она. – Быстро, я сказала!»

Я наблюдал за происходящим со смесью стыда и испуга. Мюшфик отошел от меня и начал двигаться в сторону мамы.

«Я все могу объяснить, Мукаддес, ты правда неправильно поняла. Если не веришь, спроси у Надира…»

Эти слова переполнили чашу терпения.

«Заткнись, урод! Ты его погубил!» – И она спустила курок.

Мюшфик схватился за живот, согнулся и осел на землю. Все вокруг было в крови. Пятно крови на его синей рубашке росло с каждой минутой, расплываясь по ткани.

«Перестань, Мукаддес, – почти умолял он. – Я ни в чем не виноват, послушай меня. Прошу, послушай…»

Я испугался выстрела, растерялся, закрыл уши руками и стал плакать. Видимо, я представлял собой ужасное зрелище, потому что мама забыла про Мюшфика и бросилась ко мне.

«Ты ни в чем не виноват, сынок, – произнесла она отчаянно. – Все будет в порядке».

Но я никуда не мог деться от засевшего внутри ужаса.

Мамочка опустила оружие и встала на колени передо мной.

«Ты ни в чем не виноват, милый мой мальчик, – вновь горестно произнесла она. – Этот мерзавец тобой воспользовался».

Тут Мюшфик, увидев, что она отвлеклась, собрал силы и бросился на нее. Пистолет из ее рук вывалился. Мой отчим, хоть и был ранен, телом прижал ее к земле и попытался ударить. Мама начала сопротивляться, закричала мне:

«Надир, помоги, возьми пистолет, убей урода!»

Какое там «убей», я даже пошевелиться не мог.

«Надир, сынок, пожалуйста! Подними пистолет…»

Я не двинулся с места, меня парализовали стыд и страх. Но случилось чудо – потерявший много крови Мюшфик неожиданно отключился. Мама, как дикая тигрица, выскользнула из-под него и прыгнула к пистолету. Пока Мюшфик пытался прийти в себя, мама наклонилась над ним и выстрелила в затылок. Пуля раздробила ему челюсть и разорвала губы, которые еще недавно меня целовали, он завалился на бок. А мама отбросила пистолет в сторону и развернулась ко мне.

«Все закончилось, сынок, – произнесла она в слезах. – Все прошло, маленький, да ничего и не было. Ты ни в чем не виноват».

В этот момент я понял, какую большую ошибку допустил. Что бы ни говорила моя мать, вообще-то я был виноват…

Надир замолк, его прежняя невозмутимость куда-то пропала, глаза стали влажными. Он явно себя в чем-то винил, и эта вина не давала ему покоя.

– Да, господин комиссар, я был виноват, – с нажимом произнес он. – Виноват в том, что допустил то, что произошло…

Мне стало его жалко.

– Вы были ребенком… Он просто вас заставил. Ваша мама была права – вы последний, кого стоит за это винить.

– Неправда, – уверенно произнес он. – Мама ошибалась, и вы сейчас ошибаетесь, Надир-бей. В том, что я ему поддался, только моя вина… Я говорю не только про сексуальное насилие, это очень сложная тема… Впрочем, я действительно был ребенком, причем домашним ребенком, мог не понимать каких-то вещей, и за это меня простить можно. Но за что я себя никогда не прощу, так это за то, что не помог матери тогда в сарае… Мюшфик был готов убить мою мать, а я ничего не сделал. Даже пальцем не пошевелил. Подлое, мерзкое поведение… Если бы Мюшфику представился шанс, он бы после мамы убил и меня… Вот за это я себя простить не могу. Простить – это значит признать собственную слабость. Да, главный комиссар, в этом мире правда, справедливость и честь ничего не значат. Поэтому приходится быть храбрым, сильным, но и безжалостным. Иначе просто не получится выжить…

Он замолк, глядя в пустоту, события многолетней давности его не отпускали.

– И у вас это получилось? – спросил я.

– А?

Надир будто вынырнул из глубокого сна.

– У вас получилось стать храбрым, сильным, но и безжалостным?

Он глубоко задышал.

– Думаю, что да. Правда, это заняло много времени, – тихо сказал он. – Очень много. Мама не повела меня к психологу – боялась, что я расскажу об убийстве. Сама занималась со мной,