Экспансия-3. Аргентинское танго - Юлиан Семенов

Синатра приехал в отцовском пиджаке, который был ему велик, и в целлулоидном воротничке, резавшем шею.

— Ты что, — усмехнулся хозяин, — намерен исполнить арию сутенера? Сними свое барахло, мы тут тебе что-нибудь подыщем… Ты ж поешь песни нью-йоркских улиц, ну и будь веселым парнишкой, который помогает своим друзьям таскать из карманов зевак зелененькие…

— На мне не барахло, — ответил Фрэнк Синатра, — а костюм отца. Извольте принести извинение за ваши слова…

— Ну, если это пиджак отца, то, конечно, я виноват… Мне нравится, что ты так чтишь его, молодчага… Играть-то умеешь?

— Подбираю, — ответил Фрэнк.

— А сможешь петь с оркестром?

— Чего ж не смочь? Конечно, смогу!

— А пробовал хоть раз?

— Сейчас и попробуем.

— Ну и наглец, — рассмеялся хозяин, — но это хорошо, только наглецы побеждают. Пошли на сцену, порепетируем…

В тот день Синатра не выступал, петь с оркестром, конечно же, не смог; выступил лишь через две недели; через год Фрэнк приехал в Голливуд — там началась его карьера. После того как он сыграл роль карточного игрока, погибающего от кокаина, ему дали «Оскара». Получив деньги, он вернулся в Нью-Йорк и отправился к дону Витторио, усатому старику, владельцу атлетического клуба. Тот свел его с доном Бенито. А тот назвал имя друга Лаки Луччиано — Бена Зигеля: «Иди к нему, сынок. Он будет знать о тебе. Он поможет, и, хотя он не нашей веры, сердцем он наш. Лаки без него не предпринимает ни одного шага, голова».

Бен Зигель тогда только начинал разворачивать работу в Голливуде; в свете появлялся с маленькой, юркой женщиной — раньше ее звали Дороти, хорошенькая модель, всему училась сама, папы и мамы с деньгами не было, по ночам читала, научилась ловко говорить, вышла замуж за графа ди Фрассо, довольно быстро от него отделалась, Бен Зигель стал ее кумиром, — все знали, что он вытворял во время сухого закона: с автоматическим ружьем в одной руке и с гранатой в другой проводил транспорты с виски там, где, казалось, пройти невозможно; десятки полицейских поплатились жизнью, пытаясь преградить ему путь; тщетно.

— В нашем бизнесе самое главное — связи, — наставлял Бена его старый друг Лаки Луччиано, выходец из того же квартала итальянской и еврейской бедноты. — Но связи можно удержать только в том случае, если ты ведешь себя как джентльмен. А что такое джентльмен? Это человек, который выполняет то, что пообещал. Это человек, который одевается не как попугай, вроде тебя, а следит за модой и чтит скромность. Это человек, который не лапает при всех графиню, но беседует с ней о Ренессансе — было такое училище в Италии, куда принимали только талантливых… У тебя есть семья, а ты всем показываешь, что графиня готова тебе пальцы целовать! Не солидно. Не по-мужски, Бен. Джентльмен не должен носить оружия, не должен вступать в пререкания, не должен повышать голос, не должен капать густым жиром на брюки, — жадно едят бедняки… Научись пить соки и жевать зелень… Это ценят в тех клубах, где ты начал вращаться… Только в этом случае ты будешь иметь верных друзей среди политиков, судей, актеров, газетчиков. Понял? Связи важнее денег. После пятидесяти важнее всего деньги, осталось доживать… А нам пока только-только тридцать — можно пожить.

— Ты думаешь, я обиделся на тебя за эту выволочку? — усмехнулся Бен. — На правду обижаются придурки. Ты говорил правду. Но ты от рождения хитрый, а я нет. Ты умеешь скрывать свое естество, а я привык выступать, живем-то один раз, Лаки!

— Пришла пора кончать, Бен. Хватит выступать. Я никогда не забуду, что ты два раза спас мне жизнь. Я никогда не забуду, что мы утвердили свой бизнес благодаря твоей сумасшедшей храбрости. Ты брат мне. Такой брат, который роднее родного. Но если ты хочешь быть в нашем деле — запомни, что я тебе сказал. Мне это было непросто сделать, я слишком люблю тебя, Бен. Даешь слово?

— Ну и сволочь, — вздохнул тот. — Надо бы тебе стать государственным секретарем — так ты умеешь ломать людям кости!

…Вот к нему-то, к Бену Зигелю, и пришел Фрэнк Синатра со своим «Оскаром», не бог весть какие деньги, зато престиж, связи, и м я.

— Фрэнки, я скажу тебе правду, — вздохнул Зигель, бросив банкноты Синатры, тщательно перетянутые белыми резинками, в свой портфель, — а она, правда, всегда чуточку обидна. То, что ты внес, — не деньги. Это кучка монет. Но я возьму тебя в долю, потому что ты Синатра…

— Если это кучка монет — верни их мне, — сказал Синатра, — я никогда ни у кого не одалживался.

— Ну вот видишь, ты и обиделся… Знаешь, какие взбучки дает мне Лаки Луччиано? А я терплю. Да, да, терплю! Потому что он желает мне добра и поэтому говорит обидную правду. Я вложу твои деньги — не сердись, это не кучка монет — в игорный бизнес. Каждый человек мечтает раз в жизни поставить сто баков на цифру «семнадцать» и получить взамен триста шестьдесят. Я намерен построить в пустыне, где-нибудь в Неваде, город мечты, город-миф — игорные дома, автоматы, карты, пари и ничего другого. Это даст мне миллионы, тебе — сотни тысяч.

Синатра покачал головой:

— Бен, сотни тысяч мне будут давать концертные турне, которые организуют твои люди. Я хочу получать с твоего города-мифа миллионы, потому что ты станешь получать десятки миллионов. Не пытайся обдурить меня, не выйдет. Я ведь тоже сделал себя так же, как и ты, — сам, без чьей-либо помощи.

…Роумэн поднялся на четвертый этаж отеля «Плаза»; девять номеров занимали Фрэнк Синатра, его телохранители, оркестранты, гример, костюмер, массажист и врач-отоляринголог.

Телохранитель, сидевший на стуле при выходе из лифта, выставил ногу, преградив путь Роумэну, и поманил его к себе пальцем.

— Со мной так не говорят, парень, — сказал Роумэн. — Если ты хочешь меня обыскать — обыщи, — он поднял руки, — но не смей манить меня пальчиком, я не голубой, понял?

Телохранитель поднялся, ощупал карманы Роумэна, провел руками под мышками, в промежности, похлопал по щиколоткам и только после этого спросил:

— Что тебе нужно?

— Мне нужно, чтобы ты сказал боссу, что пришел Пол Роумэн, которого он знает по Голливуду, друг режиссера Гриссара, работник ОСС и государственного департамента.

— Ишь, — телохранитель вздохнул, — ну и титулов у тебя! Руки не опускай, пошли в четыреста седьмой номер, там все объяснишь.

Начальник охраны Синатры был его старым другом, вместе росли в Бронксе; выслушав Роумэна, поинтересовался:

— А почему, собственно, я должен тебе верить? Может, ты пришел к нам со злом?

— Слушай, ты получаешь деньги за то, что охраняешь дона Фрэнка, правда? Вот этим и занимайся. У тебя тупая голова, чтобы обсуждать со мною то, в чем ты отроду ничего не смыслил. Пойди и доложи, что пришел Пол Роумэн, мы знакомы по Голливуду, у меня предложение, которое может стоить триста миллионов долларов. Скажи, что я ни к кому с этим не обращался.

— Сядь на стул, — сказал начальник охраны. — И не двигайся, пока я не вернусь. А ты, — он посмотрел на телохранителя, — посиди с ним. Проверил его?