Черный фотограф - Светлана Успенская

Ольшевский нахмурился и развернул пакет. Кассеты с записями он отложил в сторону и взял в руки стопочку фотографий.

Они были разложены в хронологическом порядке. Сверху лежали снимки мертвого тела Бобрика, сделанные на обочине дороги. Леня представлял, что сейчас чувствует пораженный Ольшевский. Запрокинутое лицо, закаченные белки глаз, кровоподтеки, следы пыток раскаленным прутом и кожа, сожженная сигаретами. Это, наверное, производит жуткое впечатление. Но Георгий сосредоточенно просмотрел все фотографии, не проронив ни звука, отложил их в сторону и спросил, хмуро показывая на аккуратную стопочку кассет:

— А там что?

— Подробности, — коротко ответил Леня. — Записи переговоров преступников. А здесь, — он показал на исписанные листы бумаги, — адреса, клички бандитов, заведения, удостоенные их внимания.

Ольшевский задумчиво перебирал в руках все это богатство.

— Рассказывай, откуда ты это взял, — строго сказал он собеседнику милицейским тоном, не терпящим возражений.

Леня немного занервничал, он не ожидал такого внимания к этой стороне дела и поэтому раздраженно ответил:

— Да какая вам разница. — Он имел в виду милицию вообще, которую для него олицетворял сейчас Ольшевский. — Ну, нашел. Устраивает такой ответ?

— Нет. Рассказывай, где нашел, когда, как нашел.

— Ну, не нашел, наврал я, передали мне. Ясно?

— Нет. Кто передал, когда передал, с какой целью? Почему тебе, а не в милицию?

— Ну, ты даешь! Ты что, не знаешь, что у них и в милиции все схвачено! Я отношу это в милицию, а меня на следующий день находят вот в таком виде, — Леня взял из пачки верхнюю фотографию, на которой, запрокинув голову, лежал в снегу мертвый Бобрик, и саркастически сказал: — Нет уж, спасибо! Я еще немного хочу пожить.

— А почему ты тогда их все-таки принес?

— Потому что я уже на них насмотрелся во как! Мне уже по ночам снятся эти мертвецы, как будто я сам их резал. Не хочу, чтобы это лежало на моей совести. Хочу, чтобы их посадили. — Нервничая, Леня заходил по комнате.

Он уже забыл, что взял на себя роль стороннего наблюдателя, которому случайно достались снимки и который желал их передать в соответствующие органы. Невооруженным глазом было видно, что судьба этих материалов очень глубоко его волнует. Сам процесс передачи их он принимал слишком близко к сердцу — и это было его основным просчетом, за который он и поплатится в дальнейшем…

— Ты говорил, что у тебя знакомые ребята служат в подразделении, как оно там называется… По борьбе с организованной преступностью, — продолжал говорить Соколовский, расхаживая по комнате. — Передай им. Я надеюсь только на то, что если информация попадет напрямую к заинтересованным лицам, то бандиты не узнают, от кого она. Послушай записи. У них служба информации похлеще, чем у президента. Корейцу сводка по городу каждое утро перед завтраком на стол ложится, он ее вместо утренних газет почитывает.

— Ну, это ты загнул, — недоверчиво протянул Ольшевский. — В наших органах тоже не ангелы работают, но все же…

— То-то и оно… Ну что, возьмешься передать кому следует? — напрямик спросил Леня.

— А что я скажу, где я их взял? Так просто такие дела не делают.

— Ну, не знаю… А скажи, что подбросили под дверь. Ладно?

— Посмотрим… — уклончиво ответил Георгий. — Ну и задачу ты мне задал! Не знаю, как и решить ее…

— Да я тебе таких задачек могу добрый десяток подкинуть, — хвастливо заметил бывший сыщик.

Он был доволен, что наконец хоть кто-то, хотя бы косвенно, может оценить ту гигантскую работу, которая им проделана за последнее время. А ведь он — не профессионал сыскной службы, можно сказать, любитель — смог совершить то, что у целой армии милиционеров не получилось.

Теперь Леня был спокоен за судьбу своего труда. Он передал его в надежные руки и отныне мог мирно спать по ночам, не тревожимый сонмом кровавых видений. Из осторожности или из-за неясных предчувствий он сделал еще и дополнительную копию всех хранимых в заветном ящике материалов — так, на всякий случай, мало ли что, пожар, наводнение, стихийное бедствие. Один экземпляр он спрятал у родителей на антресолях, не сказав им об этом ни слова, а другой оставил дома, под диваном.

С этого момента Леня наслаждался спокойной жизнью и чистой совестью. Деньги у него были, Лера должна была вскоре приехать. Все было отлично. Теперь он был свободен и от необходимости за кем-то следить, от необходимости поиска денежных средств, от необходимости выслушивать неприятные упреки совести. Он почувствовал себя наконец свободным человеком — это ощущение было непривычным и невыносимо приятным, это было ощущение именинника, которому все что-то должны, а он никому ничего не должен. Горизонт перед ним, казалось, был безоблачен и чист.

Через несколько дней Соколовский стоял с букетом роз в аэропорту Внуково и ожидал прибытия рейса из Львова, которым, согласно телеграмме, должна была прилететь Лера. Не затихающий ни днем, ни ночью аэропорт бурлил своей особенной, отчужденной от прочего мира жизнью. Поминутно взлетали и садились, отсвечивая крыльями на низком февральском солнце, грузные лайнеры, пассажиры в распахнутых шубах чутко дремали вблизи своих чемоданов, безногий калека играл на баяне какую-то щемящую мелодию — вся эта атмосфера вечного ожидания вызывала безотчетную тревогу и ощущение сиюминутности всего происходящего.

Нельзя было сказать, что медленно прогуливающийся по залу ожидания Леня был совершенно спокоен и тихо радовался прибытию подруги. Собственно, он уже успел за прошедшие несколько месяцев, полных бурных событий, забыть ту, которую он отчего-то так ждал. Забыть ее лицо, забыть свое отношение к ней. Он помнил только каким-то дальним уголком памяти, что их связывала тонкая, почти невидимая ниточка не то взаимной симпатии, не то тех отношений, которые обычно возникают между людьми, вместе пережившими важные события.

«Будь что будет, — решил он. — В конце концов, мы просто хорошие знакомые. Вот и буду вести себя соответственно…»

Объявили прибытие львовского рейса. Встречающие выстроились плотным коридором и изо всех сил вытягивали шеи, выглядывая своих прибывших. В зимней толпе, одетой преимущественно в темное, появилось яркое пятно — алое пальто помимо воли притягивало взгляд, то появляясь, то пропадая между серыми фигурами людей. «Она», — почувствовал Леня и напрягся так, что сердце заколотилось в груди. Наконец из-за смуглой бородатой физиономии появилась темноволосая головка с большими серыми глазами, ищущими в толпе знакомое лицо.

— Салют, Соколовский! — почти в ту же минуту крикнула Лера и повисла на шее. — Ну и холодина у вас в Москве! Я, пока шла от трапа, уже успела замерзнуть…

Дружески чмокнув Леру в щеку, Леня с облегчением выдохнул — нет, он не забыл ее. Он, оказывается, все еще помнил черты ее лица, разрез глаз, разлет темных бровей, чувственно изломанных ближе к вискам, ее чуть болыпеватый рот с вечно приподнятыми уголками губ, готовых к улыбке, и даже ее привычку казаться немного веселее, чем она есть на самом деле, чтобы сгладить едва заметную неловкость, — все это он вспомнил тут же, в один миг, как только из массы чужих лиц выделилось ее тонкое лицо, уже успевшее вспыхнуть от февральского мороза ярким румянцем.