Тайна "Сиракузского кодекса" - Джим Нисбет

Бодич к тому времени, как добрался до меня, был зол, как Моби Дик.

Объяснять пришлось многое. Пропавший «БМВ» Рени — в том числе. Но с ним дело ограничивалось одними разговорами, поскольку официально никто его не находил. Брошенный в Китайском бассейне, он скоро лишился бамперов и дверей, капота и крыши, двигателя, трансмиссии, дифференциала…

Несмотря на отсутствие некоторых частей и перегоревшую электронику, он все-таки оставался новеньким, с иголочки «БМВ», так что и шасси кто-то быстро поснимал. Все это пропало безвозвратно.

Кларенс Инг нашел перстень Теодоса. Прямо в морге. Он был на безымянном пальце у Герли Ренквист.

Тем не менее Бодич вставил меня в рамочку и готовился повесить на стену. Существенных доказательств для обвинения меня в угоне машины не обнаружилось, и я сумел довольно убедительно доказать, что видел перстень всего однажды, у Томми Вонга. Однако Бодич считал, что вполне сможет приклеить мне обвинение в хранении краденого имущества — «Сиракузского кодекса». Я, разумеется, не упускал случая напомнить ему, что в свете двенадцати или четырнадцати убийств это обвинение выглядело относительно мелким. А потом снова сказал свое слово Кларенс Инг. Он обнаружил одну-единственную золотую бусинку в двух граммах собачьего дерьма, застрявшего в причудливом узоре на подошве дорогих спортивных туфель Тедди.

Эта бусинка как две капли воды походила на оставшиеся в потерянной Рени Ноулс серьге, которую нашли втоптанной в ковер в прихожей ее дома. Это вещественное доказательство практически закрыло дело о ее убийстве.

Бодич, не смутившись, стал наступать на меня еще круче и привлек Дэйва за сообщничество. Между прочим, именно читая ордер я выяснил, что Дэйва по-настоящему зовут Эбсалом Д. Петрол.

Дэйва не заботили ни Бодич, ни ордер. Он был рад уже тому, что остался жив. Он четыре месяца залечивал в больнице большое пулевое отверстие и весело страдал от разнообразных осложнений. Хирурги удалили ему большую часть легкого вместе с желчным пузырем и вынесли строгое предупреждение относительно дальнейшего злоупотребления сигаретами и алкоголем. Впрочем, те же доктора, копаясь у него во внутренностях, объявили его печень неизвестным науке чудом. Они заштопали его и регулярно демонстрировали специалистам как медицинскую диковинку.

Тем временем я закончил резать для Мишель Кантон раму из клена с кровью и обзавелся весьма нелишними наличными. Потом нашлась другая работа, и время потекло быстро.

Но Бодич так и застрял на мысли о «Кодексе». Я отказался говорить с ним на эту тему, и очень скоро к обвинениям против меня добавилось препятствование следствию. При том, что я дал ему нить в убийствах Джона Пленти и Томми Вонга, не говоря уже об Экстази и креоле, при том, что я обеспечил ему тему для выступления в новостях — два массовых убийства и четыре трупа, — Бодич просто вцепился в меня. Так что, закончив раму с ручной резьбой, я вынужден был потратить полученные деньги на адвоката. Парень, разместивший вывеску своей конторы напротив городской тюрьмы, взял деньги, посоветовал мне не беспокоиться и перестал отвечать на звонки.

Среди всех этих дел, затянувшихся на месяцы, меня осенила мысль пригласить сержанта Мэйсл на ужин. Сержант была слабым местом Бодича, Я думал попросить ее замолвить за меня словечко и вразумить его. Не говоря уже о том, что сержант Мэйсл — умная и красивая женщина и обсуждения этой темы хватило бы на два ужина. Если бы она согласилась.

Куда там! К тому времени вышел из печати ее перевод с комментариями — озаглавленный, вполне естественно, «Сиракузский кодекс». Дополненный красочными событиями в Сан-Франциско, ажиотаж, поднявшийся вокруг него, дал сержанту Мэйсл возможность взять в полиции продолжительный отпуск за свой счет. Она объехала со своей книгой США и Европу, и, само собой, ее история произвела сенсацию в Турции. К работе в полиции она уже не вернулась. Смитсоновская лаборатория привлекла ее к составлению каталога крупной выставки византийских древностей, среди которых алмазом сверкал перстень Теодоса, доверенный на хранение музею до выяснения сложного вопроса о праве собственности на него. Его историю Мэйсл тоже превратила в серию статей, а в конечном счете — в книгу. Выставка имела такой успех, что, может, и до сих пор разъезжает из страны в страну. Через год после того, как Дэйва выписали из больницы, я как-то вечером развернул «Экзаминер» и узнал, что наша сержант Мэйсл выиграла «грант для гениев» в двести пятьдесят тысяч долларов от повсеместно уважаемой филантропической организации. Статья была сляпана так поспешно, что в нее вставили фото ее выпуска в полицейской академии. Следующую ее фотографию я нашел в «Нэйшнл джиографик». Она сменила прическу и не носила форму. Она читала лекции о византийских мозаиках, сохранившихся в церквях Сан-Витале и Сан-Апполинаре в Равенне, изображавших, среди прочих, Юстиниана, Феодору и предположительно босса Прокопия — Велизария. Автор статьи подробно описывала, как прибыль от продажи книг и приз «за гениальность» позволили ей основать «Фонд изучения кабошонов» с головной организацией в Париже, за что она была «глубоко признательна». Теперь только ветераны в департаменте полиции Сан-Франциско называли ее сержантом. Впрочем, д-р Мэйсл очень давно не посещала Сан-Франциско.