Выстрел в спину. Обречен на победу - Николай Иванович Леонов

в шкаф, Верочка затосковала. Муж притащил в дом несметное количество медицинских книжек, размахивая руками, говорил о самой нужной и гуманной профессии в мире. Вера видела себя то беременной, переваливающейся по-утиному, с тяжелыми авоськами в руках, то в белом халате, пропахшей лекарствами, с коротко остриженными ногтями, усталой и затурканной.

Володя уехал на конференцию, Верочка собрала вещички и уехала в Москву. На столе она оставила записку: «Пойми и прости. Твоя В.».

Москва приняла Верочку нормально, как море одинокую каплю дождя, продолжая катить свои волны. Метро всасывало в свое гигантское нутро потоки человеческих тел. Верочка не успела опомниться, как эскалатор стащил ее в мраморный зал, окружающие подхватили и внесли в вагон только что подошедшего поезда, двери мгновенно захлопнулись, мраморные колонны мелькнули и исчезли…

– Следующая станция…

У Верочки в Москве жила подруга, которая закончила в Кургане школу два года назад, поступила в университет и жила у своей тетки. Бумажка с адресом – в кармане кофточки, кофточка покоилась в чемодане, который, отрывая руку, плотно прижимался к коленке. Вера покосилась на облепивших ее людей, вспомнила, как в детстве забавлялась с ребятами в «сок давить». Смысл игры она забыла, но сдавливали в детстве друг дружку не так сильно и не смотрели со злостью, а смеялись…

И все-таки Верочка доехала до нужной станции, нашла улицу, дом и квартиру и, самое невероятное, застала подругу дома. Надя, так звали подругу, усадила ее на тахту и разглядывала с любопытством. Несколько раз она порывалась что-то сказать, только вздыхала, потом позвонила по телефону и сказала:

– Беда, старик, приезжай! – и положила трубку. – Иди мойся, я соображу поесть.

Верочке было абсолютно все равно, что делать, главное – не выходить на улицу, не спускаться в метро, не садиться в автобус, не пытаться получить ответ у глухих, очумевших в безостановочной гонке москвичей. Она не знала, что через Москву ежесуточно проезжает миллион человек, и она пыталась добиться ответа у людей, которые сами не знали, где пересадка, где выход и куда они сейчас едут.

Когда Верочка сполоснулась под душем, переоделась и что-то жевала, прибыл «старик», парень лет двадцати пяти, которого звали Володя. Имя это не вызвало у Верочки никаких ассоциаций: муж, в существовании которого она уже сомневалась, остался в другом мире. Володя, коренной москвич, прожил в этом асфальтовом мире порядочно, закончил факультет журналистики и кое-что уже повидал. Взглянув на гостью, он кивнул, сделал себе бутерброд, плюхнулся в кресло и сказал:

– Ты из Кургана и тебя зовут Вера. Д’Артаньян прибыл завоевывать Париж, имея в кармане пятнадцать экю. Рекомендательное письмо ты не потеряла, у тебя его не было. Позвонить, посоветоваться ты не догадалась или не пожелала. Начало многообещающее. – Он дожевал и аккуратно вытер руки о джинсы.

Надя смотрела на Володю, как и полагается смотреть на Бога.

– Я у вас ничего не прошу, – заявила Верочка, хотела встать, но передумала.

Этот парень в белесых джинсах и облезлом кожаном пиджаке смотрел на нее не только без восхищения, но и с нескрываемой издевкой. Он на слова Верочки не среагировал, даже не улыбнулся – поднял глаза к потолку и продолжал:

– Рубикон перейден, Карфаген должен быть разрушен. На немедленные съемки у Рязанова, Михалкова или Климова ты не претендуешь, согласна на первых порах учиться в мастерской Герасимова и зарабатывать на хлеб на массовках. Сценарий верен? – Володя вдруг погрустнел, посмотрел на Надю, спросил: – И что я сделал тебе плохого?

Пока нахал щеголял незнакомыми словами и фамилиями, Верочка лишь презрительно кривила пухлые губки, а вот упоминание о массовках кольнуло больно.

– Что же делать? Думай, старик. – Надя старалась на землячку не смотреть. – Я тоже из Кургана, меня не съели. В конце концов, во ВГИК поступают не только твои москвичи.

Володя и на слова Нади не реагировал.

– Ко всему прочему она еще хорошенькая и сексапильная, – изрек он с таким видом, будто обнаружил, что гостья горбата и кривонога.

– Ну и что! Бывает и хуже! – не сдавалась Надя, решившая защищать Верочку до последнего.

Они разговаривали интересно, не слушая друг друга, каждый о своем и так, словно Верочка при этом не присутствует.

– А может, она поживет недельку и вернется? Мы ей Третьяковку покажем, сводим в кафе-мороженое. Нет? – В голосе Володи звучала тоска безысходная. – Пока тетка на даче, она здесь может пожить, а потом? Сейчас у нее есть двести рублей, она их промотает за месяц, дальше что?

«Наглец. И откуда он знает, что у меня двести рублей? – подумала Верочка. – И чего они говорят обо мне, как о приблудившемся пуделе? Держать негде, кормить нечем и выгнать на улицу жалко».

– Ты ее устроишь на работу, она начнет готовиться в какой-нибудь тихий институт! – Наде надоело раболепствовать, она топнула. – Вытащи свои мозги из банки с огурцами, думай!

– Ладно, буду думать, – смирился Володя. – Переодень ее в потребное, акварель с мордашки пусть смоет, деньги все отбери, давай рупь в день. У тебя есть пачка пельменей, я жрать хочу.

Надя удалилась на кухню с видом победительницы, подмигнула Верочке: мол, знай наших.

– Почему вы такой грубый? – Верочка встала и прошла к окну, покачивая бедрами, как порой делают женщины, у которых эти бедра есть.

– Я реалист. – Володя взглянул на походку Верочки, фыркнул: – Ласковых ребят с бархатными голосами ты скоро будешь иметь в достатке. Уверен!

– Я не девочка, а серьезная замужняя женщина – могу показать паспорт.

– Пустяки, тебе поверят на слово. Слушай. Поступить тебе во ВГИК – нуль шансов. Не потому, что ты из Хацепетовки, а потому… Увидишь. В массовках ты сниматься не будешь, труд это тяжелый, тебе такое не по зубам. Ты видела световую рекламу? Огромные буквы по крышам бегают?

– Ты думаешь, я совсем дикая? – возмутилась Вера.

– Такими буквами у тебя на лбу написано, что ты из Хацепетовки…

– Я из Кургана. Крупный областной центр, с институтом.

– Знаю. Илизаров. Продолжаю. Приехала в Москву и собираешься поступить в ГИТИС или во ВГИК. Данный факт твоей биографии может установить каждый желающий, стоя на противоположной стороне улицы. Ты знаешь, с кем в первую очередь познакомишься?

– С милиционером.

– К сожалению, нет. Ты познакомишься с кинорежиссером.

– Кушать подано, жрать идите! – крикнула из кухни Надя.

– Шутите. – Верочка улыбнулась.

– Абсолютно серьезно, предупреждай не предупреждай, познакомишься…

Володя уничтожил пельмени, сказал, что к вечеру вернется.

Целый день Верочка с Надей протрепались, за два года много воды утекло, девушкам было что друг другу рассказать. Надя говорила о своем Володе, даже в его присутствии, с благоговением. Верочка о муже сказала, что существует, и переключилась на общих знакомых. Она не считала, точнее, не отдавала себе отчета, что совершила преступление. Может быть, в восемнадцать лет память, как и жизнь, короткая? Она не задумывалась, что, не окажись на ее пути этого невысокого и неплечистого парня, не было бы сейчас у нее аттестата, не видела бы она перспективы Москвы, которые сейчас манили и соблазняли. Человек потерял силы и время, часть души и любовь. Верочка не была злой, она не предавала, просто не думала. Но если в начале пути лежит предательство и преступление, то наивно надеяться, что этот путь приведет к счастью.

Володя, как и обещал, вернулся вечером. Он притащил чемодан и выложил перед Верочкой гору книг.

– У меня, Мерилин Монро из Кургана, есть три недели – дерзай. Если ты хотя бы прочтешь, обещаю взять за ручку и отвезти в институт кинематографии.

Верочка смотрела на книги с опаской, открыла одну, увидела мелкий шрифт и отодвинула.

– Это не все, конечно. Что удалось достать. – Володя раскладывал книги ловко, в его руках они не казались такими толстыми. – Два тома истории кино. Рене Клер, Жорж Садуль, Константин Сергеевич – обязательно. Вот «Сделано в Голливуде» – не обязательно, но тебе понравятся картинки. Два тома кинословаря. – Он взял увесистый «кирпич» в зеленой обложке. – От «А» до «Я», прочти и начинай сначала. – Володя заглянул на последнюю страницу второго тома. – Яшин? Ты знакома с Яшиным?

– Яшин? – Верочка наморщила носик безупречной формы. – Какой-то футболист?

– Даже из инфизкульта тебя бы выгнали, потому что Лев Яшин не какой-то, а единственный. – Володя заглянул в словарь. – А Давид Исаакович Яшин – советский кинорежиссер…

– Володечка, можно тебя на минутку, – пропела Надя ласково и увела его на кухню. – Почему ты такой злой? Может, у нее талант? Все эти фифы, которые рвутся во ВГИК, знают Давида Исааковича?