"Расследования Екатерины Петровской и Ко". Компиляция. Книги 31-50 - Татьяна Юрьевна Степанова

не будет этого. Даже если он захочет, его сын этого никогда не позволит. И даже если сын согласится – ему плевать, он в Лондоне обретается, то она… она этого не допустит.

– Кто она?

– Лариса Ильинична.

– А у нее все же был роман с Псалтырниковым?

– Нет. Ей мужики по фигу. Не думайте, она не лесбиянка. Она просто из таких, которым вообще это не нужно. Брак, постель… Она власть любит. Только это она и ценит превыше всего. А властью она над Саввой Стальевичем обладала большой, без нее он обходиться не мог, хоть они и не спали вместе никогда. И она бы не позволила, чтобы Марина заняла ее место в доме в этом плане – всем распоряжаться, как законная жена. А то, что она была его любовницей в койке, Царице Савской плевать было. Да и сам он не такой уж был пылкий мачо. Раз в месяц, а то и реже. Все на работе горел. Государственные дела. На койку-то ничего уже не оставалось.

– Нам показалось, – заметила Катя, – что Лариса Суслова неравнодушна к Дроздову.

– Ну, если бы ей это было нужно очень, наверное, это был бы Циклоп, – философски заметила горничная. – Но он на этот счет уже давно непробиваем. Есть такие однолюбы. У него один свет в окошке. Хотя сестру мою он жалел. Утешал ее, когда Савва Стальевич на нее кричал. Урезонивал его. Маринке бы смириться и быть довольной тем, что она уже имела.

– А что она имела? – спросила Катя. – Жила как приживалка.

– А кто они все здесь, как не приживалы? – раздраженно воскликнула горничная. – Они все такие. Вон даже бывший губернатор чокнутый. Это, знаете, как в фильмах показывают – в старину в какой-нибудь «Капитанской дочке» – крепостные, дворовые, челядь, холопы. Так и сейчас. Только названия другие. Помощница по хозяйству – это я… Референт – это сеструха. Жила бы она с ним на его условиях, как сыр бы в масле каталась. В деньгах он ее не ограничивал. Две шубы норковые подарил, ювелирку разную дарил – не жадничал. И потом на всем готовом. И делать особо ничего не надо – не то что я кручусь на кухне и в доме целый день. А она только сиделкам прикажет, понаблюдает – это когда его жена была еще жива. А потом вообще настало полное безделье. Так нет, ей захотелось невесть чего – быть женой и владеть всем – и им самим, и домом в Барвихе. Чтобы Савва Стальевич на приемы ее брал, как жену. А приемы-то медным тазом накрылись. Потому что выгнали его с работы. Нет, она сама во всем виновата.

– В своем самоубийстве? – спросила Катя.

– Да. Пусть замяли это дело. Но это же позор для семьи. И для меня… что я пережила из-за этого. Вон поседела даже.

– А вы переживали? – спросил вдруг Мамонтов. – Правда?

– Ну, конечно. Сестра ведь. А зачем вы все это спрашиваете? К чему?

– Мы хотим составить полную картину, предшествующую отравлению в этом доме, – пояснила Катя.

– То есть вы думаете, что это я его могла отравить из-за сестры? – горничная сползла с табуретки и уставилась на них. – Отомстила, что ли, ему за ее смерть?

Клавдий и Катя молчали.

– По глазам вижу. Меня подозреваете. Что ж… этим нашим в доме удобно найти стрелочника. Мол, я горняшка, плебейка, служанка… такая мерзавка… убила за сестру, – Мария покачала головой. – Да они же все…

– Что они все? – спросил Мамонтов.

– У них у всех рыло в пуху. Вы копните, копните поглубже! Я, например, раз такое дело, раз меня подозревают, тоже молчать не собираюсь, потому что видела кое-что.

– О чем вы?

– Вы Галу поспрашивайте, – усмехнулась горничная. – Милого ангела… так он ее называл всегда. Но только дня за четыре до его смерти кричал он на нее в кабинете, как на девку последнюю. Чем-то рассердила она его сильно. Я по коридору проходила, хотела пылесос из хозяйственной комнаты ручной достать. Так слышно было через дверь, как он на нее орет – неблагодарная! А она вылетела потом из кабинета как пуля – красная вся… не злая, но такая… отчаянная… гневная… Метнулась в гостиную. Я гляжу – она хвать бутылку виски и прямо из горла отхлебнула прилично. Видно, достало ее то, чего он от нее требовал или обвинял в чем-то. По части выпивки-то у нас Макар горазд. Но она тоже бутылку тогда ухватила. И пошла себе гулять – на озеро. Вы спросите, спросите ее – чего это Савва Стальевич на нее так взъелся вдруг?

Глава 28

Водка, или Les Amants Magnifiques

В кухню зашел Дроздов, и они с Мамонтовым заговорили про обыск. А Катя решила немедленно разыскать в доме Галу и спросить ее прямо – что произошло между ней и Псалтырниковым, исходя из информации горничной. Она вышла из кухни и сразу заблудилась в недрах этого большого дома, разоренного полицейским нашествием. Проходя по коридору мимо одной из дверей, услышала аккорды рояля.

Остановилась и приоткрыла дверь.

В гостиной с панорамными окнами царила тьма, лишь горела лампа, поставленная на крышку рояля, освещая клавиши, ноты и Макара, который играл.

Тихие печальные аккорды…

– Dormes… Dormes, beaux yeux…

Он не пропел это, хрипло произнес, сопровождая аккомпанементом аккордов. Мольер… Сон прекрасных глаз…

Сделал какую-то пометку в нотах. На крышке рояля перед ним стоял коктейльный стакан из толстого стекла, полный на две трети.

Макар поднял его, отсалютовав тьме, залпом выпил содержимое.

Вычурный проигрыш – пальцы Макара, казалось, лишь касались клавиш. Набирающие силу мрачные печальные аккорды…

Макар обернулся и увидел ее.

– Добрый вечер, – сказала Катя. – Что вы играете?

Он поднялся из-за рояля и стремительно направился к ней. А Катя тоже пошла навстречу.

– Старик Люлли Les Amants Magnifiques[16]. Люлли и Мольер, – он хотел взять ее за руку, но Катя отстранилась и прошла к роялю.

Les Amants Magnifiques… Блистательные любовники…

– Перекладываю партитуру для фортепьяно, – Макар подошел к ней. – А я вас все ждал.

– Нас полиция утром сюда не пропустила. Машины с мигалками. Сказали, что нельзя, – Катя чувствовала, как ложь дается ей все труднее.

– Я вас ждал. Хотел, чтобы вы были со мной в этом хаосе, – Макар снова попытался взять ее за руку.

И Катя опять отстранилась. Она ощущала сильный запах алкоголя, исходящий от него. Хотя внешне вроде бы никаких признаков того, что он выпил столько водки залпом.

Макар отступил, оглядел себя (белая рубашка, черные