Время старого бога - Себастьян Барри

добрым утром!» Все кругом лучилось радостью — и он забыл о том, что у нее, как и у всех радостей, есть свой срок. Как он любил Джун! Когда она была жива, он мог подолгу об этом не задумываться — и вдруг, ни с того ни с сего, посмотрит на нее, и сердце вновь защемит от любви. Весь этот час, пока солнце, заглянув в окно, омывало ему лицо, у него не было никаких забот. Он лелеял память о жене, как о живой. Как будто никто не сокрушен, не уничтожен, не вырван из жизни и силой любви можно на это повлиять, можно удержать ее, искрящуюся, вечную, в объятиях дня.

Солнце своими лучами, словно миллионами игл, пронзало кишащее рыбой море, и море сверкало, искрилось, будто готовое вспыхнуть пожаром. Один, один; он улыбался и улыбался. Закрыл глаза, открыл. И вновь увидел море.

Старый доктор Браунли запретил ему курить сигары. Том не сказал правду — точнее, всю правду — Флемингу. Даже нашим близким не всегда нужна правда, далеко не всегда. В последние месяцы он воздерживался. Квадратный портсигар лежал между диванной подушкой и оконной рамой. Здесь теперь его место, почему бы и нет? Под рукой. Том открыл заветную крышку, и та тихонько щелкнула. Нерешительно — по-гамлетовски — достал сигару, короткую, тонкую, цвета прелой земли. Чиркнул спичкой, зажег — и вот она, желанная роскошь дыма, жар в легких, во рту. Горечь табака, любимый вкус.

Глава 4

Странная погода, усмирившая море, и в Тома вселила покой. Он взялся за уборку, как будто готовился к дальнему путешествию и хотел оставить после себя порядок — хоть и знал, что никуда не едет, но что-то его подстегивало. Ему не нужны были полумеры — скажем, пройтись тряпкой по мебели, как поступают те, кто сидит на одном месте. Нет, он отправился в поселок и запасся всем необходимым. В лавке Прендергаста он потянулся к бутылке отбеливателя, но устоял. Купил банку политуры и замшу в придачу. Он ловил на себе восхищенные взгляды домохозяек. Неужели? Их было три, обычные тетушки в неприметных пальто. Смотрели на него из-под челок, жестких от лака. Разумеется, они обладали тайным знанием — как, скажем, хирурги или космонавты — в том, что касается домашнего хозяйства. Это вселило в него странную веселость, и по рядам он ходил, чуть ли не приплясывая. Все эти синие тряпочки и жидкость «Фэйри», от которой наверняка не трескаются руки. И, войдя во вкус, он не смог устоять против проволочной щетки с выжженным на ручке кабаном и увесистого бруса карболового мыла. Да, он наведет чистоту! Мистер Прендергаст, подагрический старичок с красными от частого мытья руками, смотрел на покупки Тома неодобрительно, словно Том взял на себя женскую роль, и когда он их заворачивал — в коричневую бумагу, вощеную и невощеную, а буханку хлеба, что взял заодно Том, в тонкую белую салфетку, и отдельно розовую зубную щетку, — то все делал молча, будто пряча досаду. Или Том все домыслил за него, пытаясь заглянуть ему в душу. «Надо тебе, папа, есть побольше фруктов», — услышал он голос Винни, но фрукты так и не купил. Под передником у мистера Прендергаста была веселенькая полосатая рубашка, словно залетевшая сюда из модного магазина на Карнаби-стрит. Передник, сплошь в причудливых влажных следах от всякой всячины из лавки, напоминал место убийства. Том проработал в полиции так долго, что вся история криминалистики разворачивалась у него на глазах. В прежние времена проще было добыть информацию, приложив подозреваемого головой об стену. Или запугав его как следует шквалом вопросов, один другого страшнее. Страх развязывает языки. А экспертиза непредвзята, безлична и, что ни говори, изящна. Можно выяснить факт и спросить подозреваемого, уже зная ответ. Приберечь правду про запас, словно козырь в рукаве. Можно извлекать на свет божий всякое старье, двадцать лет пролежавшее в пакетах для вещдоков, и делать ДНК-анализы. Передник мистера Прендергаста хранил следы окорока — того, огромного, что сверкал розовым боком в ломтерезке, — помидоров, разбитого яйца, зеленые брызги неизвестного происхождения, грязь от листового салата и немытой моркови с зелеными хвостами, а по пятницам — следы рыбы, красные, бурые и даже желтые. Бедняга-пикша, должно быть, страдала желтухой. Глядя на коротышку Прендергаста, Том рассеянно думал о нем. Вон там, в темном уголке, его жена, грузная, седовласая, высыпает на весы из большого мешка стручки гороха, похожие на стайку рыбьей молоди. Столько лет прожили они вместе, а счастливы ли они? Это их белый «форд эскорт» за окном, чистенький, словно детская соска? Работает ли мистер Прендергаст поздними вечерами, закрыв ставни и погасив свет, успевает ли он хоть иногда передохнуть — выкурить сигарету, подумать о жизни? Есть ли на совести у него преступления? Он кого-то ударил, избил, ранил, покалечил? Может быть, он весь в долгах, не платит налоги? Откуда Тому знать? Эксперты-криминалисты из молодых, настоящие гении, наверное, запросто все это определят по переднику. Мистер Прендергаст стал вбивать цифры в свой кассовый чудо-аппарат, стальной, блестящий — застучал по клавишам пальцем, как цапля клювом, и высветилась сумма, которую он стеснялся произнести вслух. И Том, подыгрывая ему, тоже стал объясняться жестами, закивал и, радуясь чему-то, выложил деньги, а сверток с покупками зажал под мышкой, словно раненого зверька. Три тетушки теперь смотрели на него почти враждебно — дескать, у них весь день расписан, а он их задерживает. Они застыли, подавшись вперед, привстав на носки, как марафонцы на старте. Три, два, один! — только очень уж все медленно.

— Спасибо вам, всего доброго, — сказал мистер Прендергаст с неожиданной теплотой.

— Тип-топ, — отозвался Том.

Что ж, по голосу многое можно сказать о человеке, если удастся его разговорить. Гораздо больше, чем по внешности. Что, если бы море умело говорить? А пролив между островом и большой землей? А птицы небесные? Свой скромный груз — моющие средства и прочее — он положил в цветной пакет, что принес с собой в кармане. Главная улица поселка уходила вдаль зигзагами, словно проложили ее на месте коровьей тропы. Местные жители спешили мимо пестрой чередой. Том пока что не чувствовал себя одним из них, в нем глубоко сидела старая профессиональная привычка мысленно отделять себя от окружающих. Своеобразная отстраненность, усвоенная за годы работы — особенно на местах кровавых преступлений. Если убит ребенок или даже животное. Если увечат юных девушек — кулаками, сапогами. В старые времена, если мужья избивали в кровь жен, полицейскому не положено было