Твоя последняя ложь - Мэри Кубика

и нашла листок бумаги, на котором мой отец хранил список своих учетных записей с паролями, то почувствовала первую схватку. Иззи осторожно забрала компьютерную мышку у меня из руки и недвусмысленно велела мне пойти и прилечь, с неподдельным страхом глядя на меня. При всех видах ухода, на которых она собаку съела, принимать роды ей еще не доводилось.

«Наверняка ничего страшного, – сказала я ей, изо всех сил пытаясь отдышаться от шока, от внезапно накатившей боли. – Просто ложные схватки». Но все же поехала домой, оставив Иззи продолжать поиски и заверив ее, что проверю счет позже, из дома, но к концу вечера родился Феликс, и я, конечно, все равно уже забыла пароль от папиного банковского аккаунта, как и в принципе про этот пропавший чек.

Сейчас, стоя на кухне, мой отец качает головой. Чек так и не нашелся.

– За меня не переживай, – говорит он. – У тебя и без того много чем голова занята, а деньги – дело наживное.

Отец гладит меня по голове – прямо как тогда, когда я была маленькой девочкой, – а это его утверждение, хоть и несколько ни к селу ни к городу, в общем и целом соответствует действительности. У меня и вправду много всяких мыслей в голове, хотя одна из них нынешним утром затмевает все остальные, когда я тупо таращусь сквозь двухстворчатые окна на задний двор, совершенно позабыв про свои блинчики, которые из горячих постепенно становятся еле теплыми, а потом и вовсе окончательно остывшими. Снаружи жарко, так же жарко, как и внутри нашего дома – теперь, когда вырубился кондиционер. Дождь постоянно играет с нами в прятки – сегодня тот день, когда он опять исчезнет почти на целую неделю. Лужайка пожелтела от жажды, трава стала хрупкой в эту изнуряющую летнюю жару. Сейчас лишь начало девятого утра, а ртуть на термометре уже доползла до восьмидесятиградусной отметки. Птицы тщетно ждут на жердочке купальни для птиц на заднем дворе, которая давно высохла. Это была зона ответственности Ника: кормить птиц, наполнять купальню для них. Даже птицы скучают по Нику – и американский чиж, сидящий на краешке пластиковой ванночки, и самка кардинала, примостившаяся на ветвях вечнозеленого дерева.

«Плохой человек гонится за нами. Он скоро доберется до нас».

Вот единственная мысль, которая крутится у меня в голове. Мейси недвусмысленно дала понять, что автомобильная авария Ника вовсе не была несчастным случаем. Слова Мейси возвращаются ко мне вновь и вновь, и в голове у меня сразу возникает целое множество вопросов. Знает ли Мейси этого плохого человека? Этот плохой человек был в машине, которая столкнула их с Ником с дороги? Видела ли она его хотя бы мельком перед тем, как их машина взлетела в воздух и врезалась в дерево? Я хочу спросить об этом у Мейси, но не хочу еще больше ее будоражить. И все же, когда мой отец выходит из кухни, чтобы взять белье для стирки, я наклоняюсь над столом и осторожно спрашиваю: «Мейси, а папа видел того человека в машине? Он видел плохого человека в машине?» Ее глаза становятся печальными, и она едва заметно кивает. Да, Ник видел этого человека. Перед смертью он увидел человека, который должен был вот-вот отобрать у него жизнь.

Но прежде чем я успеваю спросить что-нибудь еще, возвращается мой отец.

Как и Мейси, я опять принимаюсь за свои блинчики. Тоже терзаю их. Отец велит мне съесть все подчистую.

* * *

Так уж вышло, что на сегодняшнее утро у Феликса назначен осмотр у педиатра.

– Ты с Феликсом езжай одна, а я побуду с Мейси, – говорит мой отец, убирая со стола пустые тарелки после завтрака. – Можешь не спешить, – добавляет он. – С твоей мамой сейчас Иззи.

Обычно я бы стала возражать, но сегодня со всем согласна. Сегодня мои мысли заняты совсем другим, и я знаю, что, если Мейси окажется там, будет стоять рядом со мной на гравийной обочине Харви-роуд, у меня возникнут еще вопросы.

И вот я выбираюсь из-за стола и ускользаю в свою спальню, где натягиваю опостылевшую одежду для беременных, поскольку только она мне сейчас впору. Неважно, что в моей утробе уже нет ребенка, – моему телу еще только предстоит принять свою первоначальную форму. Я все еще толстая. Моя матка понемногу съеживается, изо всех сил пытаясь уменьшиться до нужного размера. Это называется инволюцией – когда она из арбуза опять превращается в грушу, послеродовые выделения так и сочатся из моих внутренностей, а каждое предсердие, артерия и желудочек моего сердца полны боли. Сердце у меня так же растерзано, как и матка.

В тот момент, когда я влезаю в эластичные серые легинсы и свободную блузку без рукавов, до меня опять доходит: Ник мертв. Лезу в ящик комода, вытаскиваю оттуда первые попавшиеся футболки, прижимаю их к лицу, пытаясь вдохнуть его запах – это пьянящее сочетание дезодоранта, одеколона и лосьона после бритья, – и обнаруживаю, что аромат Ника начисто выстирался, сменившись запахом лавандового средства для стирки, и осознание этого опять вызывает у меня слезы. Залезаю в ящик поглубже, роюсь там, обнюхиваю все вещи до единой, надеясь найти ту, на которой еще остался его запах. Но ничего не нахожу. Ни одна из них не пахнет Ником. Но то, что я все-таки там нахожу, засунутое под стопку белых футболок, – это листок бумаги, который по какой-то причине вызывает у меня интерес: бумага там, где бумаги быть не должно. Сдвигаю футболки в сторону, вытаскиваю листок – и обнаруживаю чек из местного ювелирного магазина на сумму больше четырехсот долларов. Чек датирован прошлым месяцем, а в графе «Наименование товара» значится «Подвеска на цепочке». Бессознательно тянусь рукой к шее, зная, что там нет никакой цепочки. Ник никогда не дарил мне никаких подвесок, а в ближайшее время не ожидается ни моего дня рождения, ни годовщины нашей свадьбы. Желудок у меня сжимается. Эта подвеска – не для меня.

Ник потратил четыреста долларов на цепочку с подвеской, которая предназначалась не мне? Как такое могло случиться?

Это просто какая-то ошибка, убеждаю я себя, пытаясь подыскать объяснения и почти ничего не находя. Решаю, что чек наверняка принадлежит какому-то другому мужчине, который купил своей любимой жене подвеску за четыреста долларов. А еще решаю, что это в прачечной что-то напутали. В общем, тем или иным образом эта квитанция попала из кармана рубашки другого мужчины в ящик комода Ника.

В этом нет никакого логического смысла, и все же это