Алая карта - Буало-Нарсежак

— Он не назвал мне ни точной даты, ни причины такого решения. Вам известен его характер…

— О да, человек он очень скрытный. Впрочем, как и все мы.

— Если бы вы знали, как это для меня огорчительно! — воскликнула мадемуазель де Сен-Мемен. — До сих пор никто не покидал «Гибискус» по собственной воле. Люди болеют, ложатся в больницу, но потом возвращаются, если, конечно… — Бессильный жест рукой. — Но таков наш общий удел. Не хочу даже думать о том, какой эффект возымеет демарш мсье Жонкьера.

Мадемуазель де Сен-Мемен наклонилась ко мне.

— Я чувствую себя совершенно разбитой, мсье Эрбуаз. Не могли бы вы вмешаться… о, очень деликатно… Попробуйте его переубедить… Возможно, все дело в обычном капризе. Владельцы «Цветущей долины» — наглые бахвалы! Вы окажете мне огромную услугу, мсье Эрбуаз.

Я прекрасно понимал опасения мадемуазель де Сен-Мемен, но роль посредника мне совсем не улыбалась. Подумать только — я собирался покинуть «Гибискус» первым, пусть и не совсем обычным способом!.. Если Жонкьер решил уехать, нам остается только пожелать ему счастливого пути.

— Почему бы вам не поговорить с мсье Вильбером? — спросил я. — Возможно, он осведомлен лучше меня.

— Боже упаси! Мсье Вильбер немедленно оповестит всех обитателей дома. Человек он неплохой, но сплетник ужасный. Думаю, вы успели это заметить. Сплетники бывают опасны. В прошлом году мы по его вине едва не попали в пренеприятнейшую историю. Обещайте попробовать, прошу вас, мсье Эрбуаз.

Я пообещал — и промучился всю вторую половину дня. Задать Жонкьеру вопрос в лоб я не мог: он сразу поймет, что я знаю правду о нем и мадам Рувр, и, не дай бог, решит, что именно она поручила мне выяснить правду. Этого я допустить не хотел ни при каких обстоятельствах. Так с какой же стороны к нему подобраться? Жонкьер посвятил в свои планы только мадемуазель де Сен-Мемен, значит, сослаться на «слухи» не получится. Он вряд ли обрадуется досужему любопытству, так что разговор обещает выйти неприятный.

Шесть часов. Впервые за много месяцев я не почувствовал, как пролетело время. Раньше такое случалось, когда я занимался каким-нибудь сложным делом. На короткое мгновение меня охватили пьянящий восторг и возбуждение. Поиск решения подействовал как успокоительное, застарелая глухая боль ненадолго отступила, я ощутил прилив энергии. Так тому и быть — я пообщаюсь с Жонкьером, раз уж разговор с ним является частью успешного лечебного метода.

Во время ужина все места за нашим столом были заняты. Мадам Рувр выглядела совершенно безмятежной: очевидно, сцена, невольным свидетелем которой я стал, нисколько ее не расстроила. Или все дело в умело наложенной косметике? Она улыбалась и разговаривала с нами с естественной непринужденностью хозяйки светского салона. Ничто не предвещало беды. Вильбер поинтересовался, как себя чувствует Председатель, и она ответила: «Начинает привыкать, ему нравится „Гибискус“».

— Думаю, он немного скучает, — вмешался Жонкьер.

— Вовсе нет.

— Значит, он — счастливое исключение из общего правила, — хмыкнул Жонкьер и посмотрел на меня, как будто хотел призвать в свидетели неискренности мадам Рувр. — Спросите у Эрбуаза, весело ли ему здесь живется.

— С чего вы взяли… — вскинулся я, раздосадованный его догадкой.

Жонкьер не дал мне продолжить.

— В детстве мы живем в интернате, в молодости — в казарме, повзрослев — женимся, а в старости отправляемся в дом престарелых. Я задыхаюсь! Мне нечем дышать!

Он резко встал и сжал пальцами виски, как будто у него внезапно закружилась голова.

— Прошу меня простить, — сухо бросил он и направился в холл.

— Что с ним происходит? — удивился Вильбер. — Если человек с таким отменным аппетитом уходит из-за стола сразу после первого блюда, значит, он и впрямь дурно себя чувствует.

— Мне показалось, что мсье Жонкьер покидал нас в сильном гневе, — заметила мадам Рувр.

Какое самообладание! Только очень опытная притворщица способна так правдоподобно изобразить вежливое безразличие.

— Возможно, это приступ неврастении, — предположил я. — Или хандры. С каждым случается… время от времени. Достаточно пустячного повода, чтобы сорваться.

Последняя фраза призвана была смутить ее. Я ждал… Сам не знаю чего — чтобы у нее дернулись губы или дрогнули ресницы… ждал и не дождался.

Обстановку разрядил Вильбер.

— Эрбуаз прав, — вздохнул он. — В некоторые дни возраст дает себя знать, но ты держишься, черт побери! Взять хотя бы меня…

Он был в ударе. Нам оставалось одно — слушать и время от времени кивать, выказывая согласие и одобрение. Мадам Рувр откровенно скучала, но улыбалась, и ее улыбка побуждала Вильбера продолжать. Не знаю, возможно, за маской любезности она сгорала от нетерпения. Женская двойственность в действии. Я долго не понимал — и так и не понял! — как Арлетт удавалось до самого конца скрывать свои истинные чувства… Она тоже пряталась за улыбкой — женской улыбкой, которая вводит вас в заблуждение, заставляет чувствовать себя умным и желанным. А бедный глупый Вильбер распустил хвост и, не жалея стариковских сил, старался очаровать нашу даму. Вдовец ожил и того и гляди влюбится.

Я готов был воскликнуть: «Воздуху мне! Воздуху!» — но не хотелось выглядеть грубым. Я ждал, когда мадам Рувр сочтет возможным удалиться, чтобы последовать ее примеру, не рискуя обидеть Вильбера.

— Прелестная женщина, — мечтательно произнес он. — Только такой мужлан, как Жонкьер, может этого не замечать.

«Наивный недотепа! — подумал я. — Жонкьер первым понял, как она хороша!»

Я отправился к себе, но на пороге комнаты вдруг сообразил, что Жонкьер, сорвавшись за ужином, сам дал мне повод выразить ему сочувствие, поинтересоваться здоровьем и исподволь выяснить, почему он хочет покинуть «Гибискус». Я постучал в его дверь, но ответа не дождался.

— Вы ищете мсье Жонкьера? — спросила горничная, закрывавшая ставни и расстилавшая постели. — Я видела, как он пошел в солярий.

Воистину удача сегодня на моей стороне! Я поднялся на лифте на террасу и увидел в дальнем углу Жонкьера: он сидел в шезлонге и курил сигару, поставив локоть на перила ограждения.

— Простите, дружище, не знал, что тут кто-то есть! Не помешаю?

— Нисколько, — любезным тоном ответил Жонкьер.

Я устроился рядом с ним в шезлонге. Тихие сумерки и роскошная красота закатного неба располагали к откровенности.

— Мы беспокоились, — начал я, — за ужином вы, кажется, нехорошо себя чувствовали?

— Ерунда, — небрежным тоном бросил он. — Небольшой приступ хандры. Вы поселились в «Гибискусе» сравнительно недавно и пока что этого не понимаете. Я же торчу здесь уже семь лет, вижу одни и те же рожи, слушаю одну и ту же глупую болтовню. Поневоле начнешь задыхаться. Подождите немного — и сами все поймете.