Антология советского детектива-48 - Николай Иванович Леонов

фильме «Жизнь прошла мимо». Капитан оказался другим человеком. Он не считал, что жизнь прошла мимо, и совершенно не хотел к «людям». Оказавшись в суровых обстоятельствах военного тыла, он сам выбрал дорогу и сам ответил за свои поступки. Более того, Варфоломеев раньше многих понял, что все общество живет по лагерным понятиям.

* * *

Мне было трудно воспринимать слова Варфоломеева. Я свято верил, что вот построим еще одну ГЭС, проложим в Сибири еще десятки километров железной дороги и прямиком по ней приедем в обещанный социализм. У молодости есть одна счастливая особенность – свойство забывать неприятности.

Очерк я написал, теперь он должен был пойти по инстанциям: в Главное управление мест заключения и, понятно, в ЦК ВЛКСМ, чьим органом наш журнал являлся.

В редакции нашей был весьма небольшой, но светлый период, когда журнал возглавлял Лен Карпинский. Он вызвал меня и сказал:

– Наш журнал будет менять лицо. Он должен стать трибуной молодых талантливых писателей, драматургов, художников, кинематографистов. Мы будем посылать их на ударные комсомольские стройки, на целину, на Север. Они увидят подлинную жизнь, а мы получим талантливые материалы. Займись этим.

Я занялся и начал собирать молодых ребят с именами. Так в нашей редакции появился известный к тому времени драматург Михаил Шатров. Мы быстро подружились, он думал о том, куда поедет в командировку за очерком, пока же он ждал решения судьбы своей новой пьесы «Глеб Космачев». Ставить ее собирался театр Вахтангова.

Однажды Миша пришел в редакцию очень грустный и рассказал, что пьесу его репетировать не будут. Некие партдамы осудили ее как идейно порочную.

– Дай почитать, – попросил я.

Он положил пьесу на стол и ушел, такой же грустный. Я прочитал ее за два часа. Прочитал и не понял, что же в пьесе идейно порочного. Действие развивается на фоне далекой стройки. Построена на конфликте молодого бригадира, исповедующего новые, пришедшие с «оттепелью», идеи, и начальника стройки, руководителя старого образца. Пьеса мне очень понравилась, и я отнес ее Карпинскому.

– Прочитайте.

– Но мы никогда не печатали пьес.

– Прочитайте.

– Хорошо.

Через два часа он позвонил мне и сказал:

– Снимай всякую комсомольскую муру, засылай пьесу.

Распоряжение это произвело в редакции эффект разорвавшейся бомбы. Но пьеса набиралась. Мы уже думали о верстке, а художник Толя Кохов готовил иллюстрации.

Однажды Карпинский вернулся из высших сфер, встретив меня в коридоре, сказал:

– Пьесу снимаем.

– Но…

– Никаких «но», там есть мнение.

Я отдал набор Шатрову, в память о нашем неудачном эксперименте, с острым чувством вины, словно именно я в тех заоблачных «там» решил судьбу пьесы.

А через некоторое время меня вызвал главный. Был уже конец дня. По тому, как в его кабинет секретарша несла чай с сушками, я понял, что прибыло какое-то начальство. И они действительно явились. Комсомольское руководство выше среднего уровня.

Оно сидело, развалясь в кресле, отхлебывало чай.

– Ну, здравствуй, – покровительственно сказало начальство…

…Москва. Декабрь 1951 года. На улице бесчинствует метель. Снег раскручивается на ветру, бьет в лицо, оседает у стен домов, насыпает и сам разметает сугробы на тротуарах.

Я не иду, а почти бегу по милому сердцу московскому Бродвею. Я словно здоровенный парус, который гонит ветер. Скорее к спасительному телеграфу, там наверняка наша компания обсуждает, где спрятаться от непогоды на вечер.

У памятника Юрию Долгорукому сталкиваюсь с человеком, который кричит:

– Старик, я тебя искал!

Мой старинный знакомец Вадик. Только зачем меня искать? Он из другой компании – номенклатурных сынков, которые прекратили общение со мной, после того как из моего отца сделали врага народа.

– Старик, умоляю, помоги мне.

– Что случилось?

Мы зашли в подъезд, укрылись от метели, и он поведал мне знакомую до слез историю.

Отец его, один из начальников ГУСИМЗа, что по-русски означало Главное управление советским имуществом за границей, короче говоря, надзор за всеми трофеями Германии, вчера был арестован в Лейпциге.

– Чем же я могу тебе помочь?

– Понимаешь, они завтра придут к нам, отнимут квартиру, вещи. Ты же сам был в таком положении. Матери плохо с сердцем. Помоги вынести и спрятать вещи. Я наших ребят просил, но ты же знаешь…

Я все прекрасно знал. Но знал и другое, что если их квартиру пасут, то вполне могу влипнуть в мерзкую историю.

– Ты боишься? – спросил он.

– А чего мне бояться. Пошли.

Мы перешли улицу Горького. Словно ночные воры, хоронясь, вошли в подъезд его номенклатурного дома.

В квартире горел свет, видимо, его маменька была дома.

– Ты подожди меня в коридоре, я вещи уложу.

Я сел в кожаное кресло рядом с огромным венецианским зеркалом, украшенным цветами из разноцветного хрусталя. Ждать пришлось недолго. Видимо, больная мама заранее все приготовила. Мой знакомец вытащил к зеркалу четыре огромных кожаных чемодана и два здоровенных тюка.

– Выноси.

– Я один не справлюсь, а дважды ходить не стоит. Давай потащим вместе.

Мы быстро загрузили в лифт все это добро. Слава богу, что метель разыгралась не на шутку и все номенклатурные жильцы решили отсидеться дома. Мы никого не встретили и благополучно вытащили вещички во двор.

Сложили их у арки, и мой приятель побежал искать такси. На наше счастье, «Победа» с шашечками на борту выезжала с улицы Станиславского. Шофер, здоровенный мужик в зимнем драповом полупальто, увидев чемоданы и тюки, сказал:

– Могу отвезти вас прямо в милицию. Вы что, ребята, квартиру обнесли?

– Нет! – закричал мой знакомец Вадик. – Вот паспорт, я живу в этом доме.

– Значит, от жены линяешь, – засмеялся шофер и открыл багажник.

– Нет, – вдруг просто сказал Вадик, – отца арестовали.

– Понятно. – Шофер захлопнул багажник. – Ты, парень, побольше из дома забери, а то, когда они к вам придут, все заберут и меж собой поделят. Куда едем?

– Куда? – повторил я.

– К тебе, – просительно ответил Вадик.

Мы приехали на Москвина. Шофер помог дотащить чемоданы ко мне в комнату и покачал головой, увидев протянутую полсотню.

– Я с вас денег не возьму. На чужом горе дом не строят.

На следующий день я пришел домой и не увидел чемоданов. Мама рассказала, что приезжала милая дама с приятным вежливым сыном, не таким, как я, и забрала вещи. А через несколько дней я узнал, что отца его никто не арестовывал, а просто пригласили в тамошний филиал МГБ для решения каких-то каверзных вопросов.

Потом мы несколько раз виделись мельком. И встретились в 58-м году в Театре сатиры на премьере пьесы Назыма Хикмета «Дамоклов меч», театрального шлягера тех лет.

Вадим стал весьма вальяжен, смотрел на меня усталым взглядом государственного