В одном немецком городке. Меморандум Квиллера - Джон Ле Kаppe

доктор, которого я видел в кабинете капитана Штеттнера, в том же – без единого пятнышка – халате. Придвинув маленький, покрытый лаком деревянный японский столик, на котором были аккуратно расположены медикаменты и инструменты, он приступил к делу. “Наверное, то же самое подкожное впрыскивание”, – подумал я.

Все прояснилось. Другой врач, с благородной сединой, был психоаналитиком. Значит, никаких грубых пыток мне не предстоит пережить. Только непосредственное клиническое вторжение в психику.

Я должен был незаметно переменить положение тела, чтобы приготовиться к тому, что я собирался сделать. Охранники приблизились, усложняя мою задачу, но зато оставив открытой дорогу к двери. Револьверы меня не страшили: я был почти уверен, что они не будут стрелять. Я нужен им живым. Выстрел в ногу, чтобы остановить меня, был не страшен, разве только пуля заденет главный нерв и парализует конечность. Человек может бежать и с простреленной ногой, если у него есть сила воли.

В мирное время я никогда не ношу с собой оружия. Это излишняя помеха, физическая и психологическая. Некоторые агенты нагружаются оружием, шифрами и ампулами с ядом. Я путешествую налегке. К тому же, пистолет совершенно бесполезен при обороне на расстоянии. У вас не хватит времени выхватить его, если вы увидите, что противник целится в вас. В случае с Солли Ротштейном я не являлся мишенью, ждал выстрела и видел в окне винтовку, но из револьвера не мог обезвредить снайпера на таком расстоянии, разве только по счастливой случайности. Психологически вы имеете преимущество, будучи невооруженным, при том условии, что противник знает об этом. (Эти люди знали, что у меня нет оружия. Они, конечно, обыскали меня, когда везли сюда.) Зная, что у вас нет пистолета, они не боятся вас, а боязнь обычно вызывает настороженность; будучи невооруженным, вы тем самым разоружаете противника. Любое требование под угрозой пистолета всегда сопряжено с риском провала, так как убитый не может быть им полезен.

Существует несколько специфических ситуаций, когда револьвер необходим. В данном случае этого не было. Револьвер был бы сейчас совершенно бесполезен.

– Снимите пиджак, – приказал Октобер.

Доктор-анестезиолог наполнил шприц какой-то бесцветной жидкостью.

Встань. Сделай глубокий вдох. Скинь пиджак. Выжмись на пальцах ног, дай им размяться. Запомни: преимущество на твоей стороне. А теперь – завершающий реквизит: ярость. Крови требовалась шоковая доза адреналина для того, чтобы помочь мгновенному сильному физическому напряжению. Они хотят придушить меня, эти паршивые гитлеровско-бельзенские ублюдки.

Снятый пиджак уже сам по себе являлся оружием, словно плащ матадора. Я мгновенно опустил его на голову Октобера, ослепив его и одновременно ударив коленом в пах, тут же нащупал край японского столика и швырнул его в морду охраннику, стоявшему слева. Второй охранник наотмашь нанес мне удар, который ожег мне лопатку, когда я кинулся ему в ноги. Расчет был отличным, по инерции я пролетел вперед, ударив плечом по ноге, а левой рукой ухватив его пониже колена: он не мог двинуться и завопил благим матом, когда раздался треск сломанного коленного сустава.

Послышался выстрел, стреляли в воздух, и я знал об этом. Когда охранник повалился навзничь, я потерял равновесие и, опершись рукой о покрытый толстым ковром пол, увидел свою цель – двери. До сих пор ситуация благоприятствовала мне. Октобер отшатнулся назад после вторичного удара в пах; я слышал, как заурчало у него в горле; один охранник был выведен из строя и лежал со сломанной ногой. Анестезиолог находился в растерянности при виде своего порушенного хозяйства и вообще не был способен к рукопашной схватке. Психоаналитик тоже не полез бы в свалку, не его это поле деятельности.

Я побежал. Раздался еще один выстрел. И снова стреляли не в меня, ибо с такого расстояния они могли бы при желании запросто раскроить мне череп. Слова команды со стороны Октобера. Правая нога у меня вдруг запнулась – чьи-то руки клещами впились мне в лодыжку, и я повалился на пол, отбиваясь от держащего меня охранника. При падении я ударился плечом, и охранник еще крепче вцепился в меня. Свободной ногой я уперся ему в голову, пытаясь оторваться. Изо всех сил я сдавил ему шею. Он захрипел, одной рукой стараясь сбросить с шеи мою ногу, а другой все еще продолжая держать меня. Я ударил его каблуком по голове. И снова безрезультатно. Он перекатился по полу и вновь вцепился в меня. Еще удар, но на этот раз удар получился недостаточно сильным.

Кто-то остановился надо мной, чья-то рука сдавила мне горло, и это было все. Отчаянное усилие, но тут же мои ноги, руки и шея оказались словно в тисках. Я услышал голос Октобера и стук захлопнутой двери. Прошло несколько секунд – и руки, державшие меня, ослабли. Меня отпустили.

– Можете встать, – сказал Октобер.

Я поднялся, переводя дыхание. Осмотрись. Отдохни. Наберись сил.

Японский столик, разбитый в щепки, валялся на полу. Доктор все еще подбирал свое имущество. Один охранник стоял позади меня, я чувствовал его присутствие. Шесть других появились в комнате и стояли передо мной с револьверами наготове. Первый охранник лежал на полу, нога в колене у него была подвернута под неестественным углом. Врач-психоаналитик стоял позади охранников, глядя мне прямо в лицо с напряженностью художника, словно хотел перенести на полотно то, что он видит. Октобер будто окостенел; он явно превозмогал боль и сдерживался, чтобы не схватиться руками за пах. Краска понемногу возвращалась на его лицо, но капли пота стекали по подбородку.

Доктор взял маленький шприц, склонился над поверженным охранником, сделал ему укол и выпрямился. Никто не произнес ни слова. Моя правая рука онемела, болела лопатка. Пока что я отделался легко, они могли обойтись со мной куда хуже. Видимо, охранники были хорошо обучены и получили приказ не наносить мне увечий, только в случае крайней необходимости.

– А ну, двое из вас, – сказал Октобер. – Отнесите его к доктору Лове и возвращайтесь.

Охранник был без сознания. Его подняли и понесли. Двери открылись и вновь закрылись. Октобер вопросительно взглянул на анестезиолога, и тот ответил:

– Я готов продолжать, когда вы скажете, герр Октобер.

Пятеро оставшихся в комнате охранников по знаку Октобера приблизились ко мне.

– Сядьте на место, – приказал Октобер. Его узкое лицо ничего не выражало: никакой ненависти в глазах, никакой боли. Он не утер пот с подбородка, словно ничего и не случилось. Словно и не было боли. Он был выше этого.

Я снова сел в парчовое кресло и принялся обдумывать, какой следующий шаг мне предпринять.

Октобер продолжал:

– Пандер, целься в левую ногу. Герхард – в