Современный российский детектив-2. Компиляция. Книги 1-23 - Андрей Владимирович Поповский

— Вы где родились, Панфил?

— Я внук холуйского богомаза, и сам родился в Холуе. А где надо?

— Сейчас живете…

— В Липецке.

— Почему туда уехали?

Открытым глазом Панфил пошарил по столу, наткнулся на бутылку.

— Говорить с тобой больше не желаю, душа просит, — и потянулся с кровати.

Я выхватил бутылку из-под рук.

— У меня несколько вопросов. Ответишь — отдам.

Панфил слез с кровати, постоял на ногах, покачался, затем смачно плюнул в кулак и размахнулся, целя мне в глаз. Я отодвинулся вместе со стулом, и он со всего маху хлопнулся на пел. Лежа, заныл:

— Что дерешься? Отдай бутылку по-хорошему.

Я сгреб его за шиворот, посадил на кровать и сверху стал лить остатки воды из графина. Он задрал голову и попытался ловить воду ртом. Единственный его глаз стал осмысленным и жалобно посмотрел на меня.

— Повторяю вопрос: ты зачем в Липецк поехал?

В немой мольбе Панфил протянул руки:

— Не дай мастеру умереть, внутри все спеклось.

Я начал раздражаться.

— Отвечай быстро, толково к через минуту получишь свою отраву.

— Хорошо, спрашивай скорее.

— Ты зачем в Липецк поехал?

— За компанию с Малашиным и Маркичевым.

— Что вас погнало с родных мест, толком объясни.

— Непонятливый какой… Чего по свету жизнь людей гоняет? Капуста нужна, башни, шуршики, марки, доллары, франки… Вот и поехали, погнались.

— Почему ж дома не работалось?

—: Дома, на фабрике? А ты сам поезжай и попробуй. Там куда ни кинь — всюду Соснов-старший. Соснов сказал то, да придумал это… И образцы для копирования делает он, и на каждую выставку он, и в Союз художников он. Недавно решали, кого в Америку послать — он поедет; книгу в Штатах готовят о Холуе — кому обложку заказали? Соснову-старшему… Как-то к нам в Холуй приехал деловой человек из Липецка, эмиссар, приглашал мастеров в учителя, чтобы у них народный промысел организовать. Деньги пообещал хорошие, вот мы и решили — мол, там сами себе хозяева станем, что хотим, то и рисуем. Вот и рванули.

— Ну, как вы в Липецке, без Соснова?

— В Липецке мы его еще чаще вспоминать стали, чем дома… Царство ему небесное.

— В драку вчера зачем полез?

— Хотел на прощание морду набить, чтобы нас помнил и не зазнавался.

— А может, ты ему и в еду подсыпал?

Панфил уставился на меня мутным глазом и погрозил пальцем.

— Я человек крещеный, православный, из потомственных иконописцев. Помнишь, что в заповеди написано: «Не убий, не пожелай жены ближнего…» Ну, насчет жены ближнего напрасно заявлено, сейчас как раз было бы кстати пожелать, но насчет убийства, это мы — строго. Мы же для церкви крестики пишем и этим кормимся, сам подумай.

— Где вчера Соснов грибы взял? Расскажи, как сели за стол?

Панфил снова попробовал взбунтоваться, но понял, что со мной не справиться, начал торопливо рассказывать, то и дело облизывая пересохшие губы.

— Выставка в Петербурге, в Русском музее — ну, как тут было не напиться? Хотя мы, холуй цы, и привычны к мировым выставкам, но головенка-то каждый раз кружится, все ж мы — провинциалы, деревня. Ну мы г; решили, как водится… отметить. С утра пораньше пошли на Кировский рынок. Телятину купили, картошку, яблоки, огурчики… А Соснов-старший начал выпендриваться, как всегда. Я, мол, скоро стану вегетарианцем. Увидел бабку с грибами и сразу к ней. Ку, грибы хотя бы трибами были, скажем, подберезовики или подосиновики, я уж не говорю о моховиках или беленьких. А тут — мразь, строчки, сморчки, на них смотреть без содрогания невозможно, как изгрызенные мышами куски губки, и запах настоящей помойки. Ну, а Соснову все это в самый раз.

— Мужик продавал, с бородой, в очках.

— Нет, не путай, баба пригородная, серая личность.

— Сможешь нарисовать?

— Я не на нее смотрел, а на грибы.

— Бабка крупную торговлю вела?

— Она держала в руках корзинку средних размеров. Соснов купил у нее так, на глаз, побольше килограмма. Мы посмеялись и пошли дальше.

— Водку где приобретали?

— В ларьке по дороге, недорого. Водка — дрянь, но в голову крепко ударяет. Так отдашь бутылёк?

— Еще несколько вопросов. Расскажи, как Соснов-старший грибы готовил.

— Обыкновенно — кастрюлю взял на кухне, отварил грибы. У кого-то дуршлаг достали, я ему помог грибки откинуть, воду слить.

— Кто на тарелку выкладывал, в комнату нес?

— Не видел, у меня на сковороде мясо подгорать начало. Потом я эти грибы уже на столе видел.

— Попробовал?

— Кому нужна эта отрава, когда у нас шницеля в палец толщиной из свежей телятины, сам подумай. Соснов-старший обозвал нас трупоедами, придвинул к себе тарелку с поганками, да так все и съел. Дальнейшее я не все помню.

— Как же вы, художники, интеллигентные люди, могли до такой степени напиться?

— Ха, не знаешь ты художников! На Новый год, бывало, тот же Соснов-старший так напьется, что лежит, как труп, а все-таки пальцем указывает на рот: влейте, дескать, еще стаканчик. А предания наши слышал? Богомазы холуйские наймутся в отъезд церкви расписывать, там пропьют все о себя и работают в церкви, завернутые в одеяла. Или художники в отъездах разбиваются на две партии, одна из которых пьет, другая работает. Или мастер приезжает расписывать стены храма с десятью помощниками, и пока он пьет неделю-другую — помощники отдыхают, не теряя заработка, потому что хозяин ценит мастера.

— Ты видел, когда ушла Людмила Катенина?

— Нет, и никто из наших не видел. Носилась со всеми, готовила, скатерть накрывала, а когда пришло время садиться за стол — хвать, а ее и след простыл.

— Ну, и что вы решили?

— А то и решили: баба с возу — кобыле легче. Взяли и сели за стол. Мало ли какие у нее дела?

— А что директор сказал, как себя повел?

Панфил помялся.

— Такое дело, может, и не стоило бы упоминать, в милиции об этом разговору не было. Зачем официальному лицу косточки полоскать?

— За мой язык не беспокойся, лишнему никому не скажу. Может, тут вся загадка и кроется?

— Мне и самому интересно, — оживился Панфил. — Расклад по комнатам был такой: директор и Соснов-старший в одной комнате, Онисов с Сосновым-младшим в другой, мы, трое липецких, нам на ночь раскладушки давали, в третьей, и в четвертой Людмила. Директор есть директор, почти сразу перешел в номер к Людмиле, там блаженствовал, почти не скрывался. А тут — подружка удрала,