Ответ знает только ветер - Йоханнес Марио Зиммель

Все было белое. Белое и очень яркое. Очень робко и очень медленно я попытался вздохнуть. Получилось без всяких усилий. Не было больше боли, тиски исчезли. Я осторожно открыл глаза, и они быстро привыкли к белизне и яркому свету. Я лежал на кровати в одежде, но без обуви. Рядом с кроватью сидел крупный мужчина с широким лицом и волнистыми волосами и внимательно смотрел на меня. Он был похож на художника или поэта. На вид ему можно было дать лет пятьдесят.

— Ну, вот и все, — сказал он.

— Кто вы?

— Я доктор Жубер. Вы здесь в больнице Бруссаи.

— В больнице?

— Да, мсье Лукас.

— Откуда вы знаете, как меня зовут?

— Господин, который вас к нам доставил, назвал мне ваше имя.

— Мсье Тильман?

— Да. Он некоторое время еще подождал, но потом все же уехал: у него была назначена встреча. Он потом позвонит. В его машине у вас…

— Да. — Я взглянул на Жубера. — Который сейчас час?

— Девять вечера, мсье. Некоторое время вы как бы… отсутствовали. Я сделал вам инъекцию, когда вас привезли. Против… приступа. Но сейчас все прошло, да?

— Все прошло.

— Полагаете, что сможете встать?

— Не знаю.

— А вы попробуйте.

Я попробовал. Будто и не было никогда этой страшной боли в ноге, будто не случилось со мной сердечного приступа. Доктор Жубер с улыбкой смотрел на меня. Он тоже встал.

— Ну вот и чудесно!

— Да, — сказал я, — чудесно.

— Мсье Лукас, но ведь это случилось с вами не впервые.

Я замялся.

— Я обязан соблюдать врачебную тайну, так что не беспокойтесь.

К этому доктору я тотчас проникся доверием.

— Да, не впервые, — признался я и рассказал ему о прежних приступах, об обследовании у доктора Беца, попросту обо всем. — Этот доктор в Дюссельдорфе сказал, что у меня Claudicatio intermittens.

— Что соответствует действительности, — подтвердил Жубер. — И больное сердце. Я посмотрел, какие лекарства он вам прописал, — упаковки выпали у вас из кармана, когда мы доставили вас в палату. Сегодняшний приступ был особенно сильный.

— Самый сильный, господин доктор. Что мне теперь делать? Значит, моя болезнь усилилась?

— Не знаю, как она протекала раньше, когда вас обследовал немецкий врач. Было ли у вас в последнее время много волнений?

— Да, — сказал я. — Очень много. Кроме того, я курил, — вы ведь наверняка хотите это знать, очень много работал и много ездил. Мне необходимо продолжить мою работу. Мне нельзя сейчас расслабиться. И… господин доктор, никто не должен знать, что со мной! Ни одна душа! В том числе и мсье Тильман, который меня сюда привез.

— Я же вам сказал — я обязан соблюдать врачебную тайну. Без вашего особого разрешения от меня никто ничего не узнает.

Я вздохнул с облегчением.

— Тогда у меня есть к вам просьба.

— Да?

— Не сможете ли вы обследовать мою ногу и сердце — прямо сейчас — и сказать мне, как обстоят дела?

— Именно это я и собирался вам предложить, — сказал он.

— И скажете мне всю правду без обиняков, доктор Жубер?

— Пойдемте, — бросил он в ответ.

Он повел меня по больнице и заходил со мной в разные кабинеты, где мне сняли электрокардиограмму и провели ряд других исследований. Потом он сам очень внимательно обследовал мое сердце и прежде всего ногу. Я обратил внимание, что он щупал пульс на обеих ногах. Через час все было кончено. Мы прошли в его кабинет, где кроме заваленного бумагами стола и заставленных книгами полок стояло всего два кресла и кровать, на которой он, наверное, спал, когда у него бывали ночные дежурства. Я сел.

— Итак?

— Вы хотите знать правду, мсье Лукас?

— Разумеется.

— Всю правду?

— Ну, конечно же, всю!

— А вы уверены, что в состоянии ее вынести?

— Уверен, — сказал я. — Чего я не мог бы вынести, это дальнейшего пребывания в неизвестности.

— Ну, хорошо… Тогда… — Он задумчиво посмотрел на меня, потом выражение его глаз изменилось, они стали ясными и серьезными. — Вы больны, мсье Лукас. Тяжело больны. Я говорю вовсе не о вашем сердце. Там развивается Angina pectoris, то есть грудная жаба, но ее, я надеюсь, с помощью нитростенона и других лекарств, если понадобится, нам удастся удерживать в определенных границах. По-настоящему плохи дела с вашей левой ногой.

— Вы имеете в виду левую стопу?

— Нет, к сожалению, речь идет о всей ноге. Вплоть до бедра. Левая нога очень плохо кровоснабжается. Ни одной сигареты больше!

— Да-да, конечно… Продолжаете же, продолжайте!

— Что ж, продолжать так продолжать. — Он неотрывно смотрел мне в глаза. — Ваша левая нога пропала.

— Что значит «пропала»? — спросил я, сразу остыв и успокоившись.

— Это значит, что придется ее ампутировать — не позже, чем через шесть месяцев, а может, и намного раньше.

— Ампутировать?

— Вы же сказали, что в состоянии вынести всю правду.

— А я и вынесу. Но ампутировать? Разве нет другого способа?

— Нет, мсье Лукас. Даже если вы не выкурите больше ни одной сигареты. Даже если начнете жить благоразумно и избегать каких-либо волнений. Боли в ноге вернутся. И будут все сильнее. Сегодняшний приступ не идет ни в какое сравнение с тем, что вас ожидает. Такие боли вы просто не сможете вынести.

— А может, и вынесу.

— Нет, — отрезал он.

— С помощью болеутоляющих. Есть же сильные средства?

— Не имеет смысла. Вашу ногу придется ампутировать. Придется, мсье.

— Но почему, если я смогу выносить боль — с помощью лекарств?

— Потому что тогда начнется некроз тканей. Если ногу не ампутировать, вы умрете от гангрены, мсье Лукас.

Я промолчал. Мы все еще смотрели друг другу в глаза.

— Это было жестоко с моей стороны.

— Да. Но я, тем не менее, благодарен вам. Я очень благодарен вам, доктор Жубер.

— Вы сказали, что можете вынести правду. Вот вы ее и получили.

— И вы клянетесь, что никому не скажете ни слова?

— Клянусь, — сказал доктор Жубер.