Ночь тебя найдет - Джулия Хиберлин

Я развешивала ловцы снов и приклеивала к потолку светящиеся в темноте звезды, я разбила садик для фей с подъемным мостом из зубочистки и крохотным зеркальным озером, я зарыла тайную любовную поэму, посвященную Майку, под кристаллом лунного камня. Бридж повесила на стену плакаты с венецианскими каналами и гаррипоттеровскими башнями Корнельского университета и заперлась в своей комнате, готовясь попрощаться с родным домом. И посмотрите, что из этого вышло.

Я стала ученым, получив докторскую степень в двадцать восемь лет.

Она – жена Майка. С дипломом юриста, который так и не пригодился.

Неужели мы всегда чем-то жертвуем, одним ради другого? Разве, чтобы стать святой, Бридж непременно требовалось побыть мученицей? Могла ли я следовать за своей мечтой о космосе, не ведя себя как эгоистка?

Может быть, я и спасла Майка. Но меня спасла Бридж. Одно неотделимо от другого.

Я выхожу на лужайку, где остро ощущается прошлое. Стою у невидимой в траве ямки. Места, где я спасла Майка. Мать каждое утро втыкала в ямку пластиковый крестик, и каждую ночь его крали – часть ее кармической системы.

Я продолжаю находить пакетики с этими крестиками-зубочистками в ящиках рядом с зубными щетками, носками и годными батарейками.

А вчера сломала ноготь, пытаясь отковырять от окна в гостиной кусок скотча, который годами пришпаривало к стеклу техасское солнце. Он отмечает место, где раньше висело объявление, которое нам с Бридж велели написать спустя неделю после переезда.

Астерия, экстрасенс. Добро пожаловать без предварительной записи.

– Напишите телефонный номер крупно, чтобы его было видно из проезжающих машин, – настаивала мама, новоиспеченная Астерия. Тогда до нас дошло, что она готова открыть двери всем, и ангелам, и демонам, живущим у нее в голове.

Однажды Бридж встала с постели в два часа ночи и фломастером переправила в номере тройки на восьмерки. Но стоило телефону перестать звонить, и мама насторожилась. После телефон звонил, не переставая, днем и ночью. Каким бы ни был процент успешности ее предсказаний, способность мамы за пятьдесят долларов в час вселять в людей надежду была неоспоримой.

Я поворачиваю ключ в замке, со всей силы тяну дверь на себя, снова верчу ключ и расшатываю дверь, пока наконец она не открывается.

Соседи покупали дорогие охранные системы, нас защищала скособоченная дверь с непростым характером и древняя замочная скважина.

Каждая тень внутри – одинокая кошка, скучающая по маме. Где она сейчас?

Мне так хочется улечься в свою старую кровать и смотреть в потолок, усеянный отпечатками звезд, которые давным-давно отвалились. Но меня неудержимо тянет в самый конец коридора. Я не прикасалась к дверной ручке с тех пор, как мать вынесли из спальни в черном мешке. Распахиваю дверь – посмотреть, нет ли ее там.

Мама называла эту спальню комнатой ожидания.

Я шарю глазами в темноте, где она сражалась в шашки со смертью. Кровать аккуратно застелена, грязные простыни убрал добрый работник хосписа. Вонь хлорки. Пустые стены – в самом конце мама говорила, что, когда она смотрит на что-нибудь, кроме чистого холста, у нее болит мозг.

Единственное проявление жизни – мигание красной лампочки автоответчика на прикроватном столике. Мама отвечала на звонки клиентов за две недели до смерти. Я обещала ей, что буду отвечать за нее, когда она уйдет, – до тех пор, пока лампочка не погаснет. Она попросила меня не лгать.

До сих пор мне трудно поверить, что она лежала на подушках в синем с золотом шарфе, обвязанном вокруг головы. Шарф все еще на ее голове в могиле, и этот образ не дает мне покоя. Мама отказалась от химиотерапии, но настояла, чтобы ей обрили голову.

Она умерла через три дня после того, как предсказала свою смерть. В последний час она прошептала, что в свой день рождения подаст мне знак с неба.

Я буду ждать этих знаков каждое седьмое января, пока жива. Всякий раз, когда буду смотреть на небо, что случается нередко. «Если мы отстали на день, месяц или год, это не значит, что мы ошиблись, – говорила она. – Раз уж то, что мы предсказали, случилось».

Я всегда жила под неослабевающими чарами своей матери, в серой зоне между интуицией и безумием. Если что-то не так с ее мозгом, значит что-то не так с моим. Я пытаюсь, не слишком успешно, погрузиться в звезды из водорода и гелия, а не в стрельцов и тельцов, прохождения и озарения.

Тридцать сообщений, автоответчик на пределе. После ковида и Трампа бизнес на экстрасенсорике процветает, и, похоже, его лучшие дни еще впереди. Я нажимаю кнопку, высвобождая поток ужаса.

Женщина в панике из-за того, что ее мертворожденный некрещеный ребенок не совершил переход. Другая боится, что ее самолет в Англию разобьется и спрашивает, какой рейс выбрать: 1602 от «Америкэн эйрлайнз» или 1210 от «Бритиш эйруэйз».

Маленькая девочка снова и снова видит сон, как ее младший брат падает с лестницы и ломает себе шею, но мать не разрешает ей разложить подушки на нижней ступеньке. Старик умоляет сообщить, видит ли его жена, страдающая деменцией, все, что происходит в этом мире, в том числе то, как он спит с соседкой, которую она ненавидит. Одинокие озабоченные люди надеются на проблеск любви и света. Многим так и не суждено его обнаружить.

Я останавливаю запись. Перематываю. Положить пистолет на прикроватный столик. Повесить кобуру на спинку стула. Почти целый час я сижу на краю кровати, прилежная секретарша, записывающая имена и телефоны, страхи и беспокойства.

Прослушиваю последнее сообщение, 16:06.

«Это Никки Соломон. Я пытаюсь связаться с дочерью Астерии Буше. Сочувствую вашей утрате». – Она не пытается манерничать, произнося мою фамилию на французский манер, – говорит «Бучет», как типичная жительница Техаса, хотя в материалах дела, которое дал мне Шарп, сказано, что она владеет тремя европейскими языками.

«Сегодня я получила письмо от вашей матери, – продолжает Никки. – Оно было написано два месяца назад. Охранники задерживают почту, чтобы нас проучить. Мне нужно, чтобы вы, используя ваши особенные способности, выяснили, что было вымарано цензорами, а под цензорами я подразумеваю охранника, которого зовут Брандо. – Слова „особенные способности“ и „цензоры“ сочатся иронией. – Я устала подавать прошения. Я невинна, не в смысле невиновна. Именно не-вин-на. У меня были дела с вашей матерью, а теперь, стало быть, у меня дела с вами. Вы в моем списке посетителей в воскресенье днем. Приходите. Прошу».

Николетт Андреа Соломон содержится в тюрьме «Маунтин-Вью» в Гейтсвилле, куда Техас заключает женщин, которые плохо себя вели. У нее большие, умные, правдивые глаза,