Паленая месть - Владимир Григорьевич Колычев

— Ну так поехали! — Темочкин поднялся, его качнуло, Ольга Михайловна скривила губы.

— Куда ты поедешь, пьяный уже!

— Я повезу!

Валентин выпил немало, но на ногах держался уверенно, во всяком случае, ему так казалось.

— Может, сам съездишь? — Ольга Михайловна выразительно смотрела на него.

— Все едем! — Темочкин схватил под локоть своего кума, тот пьяно кивнул, соглашаясь ехать вместе со всеми.

Кивнул и Валентин. Темочкина в таком состоянии везти никуда нельзя.

Хутор Завыселки почти вплотную примыкал к Афанасьевскому. Куда ехать, Сухарев знал, дорогу нашел, хотя мог и заблудиться. Во-первых, он действительно выпил порядком, а во-вторых, ориентиры не сработали. К тому времени, как он подъехал, дома уже потушили. Вернее, то, что от них осталось.

Пожарные прибыли оперативно, работали в два расчета, поэтому справились быстро. Но все равно капитан Сухарев, по их мнению, сильно опоздал.

— Мне бы так работать! — обнюхав его, усмехнулся рослый усач в каске и брезентовой куртке.

Время позднее, но зевак много, дюжины две человек, мужчины курят, женщины семечки щелкают. Развлечений у людей мало, а «Юрмала-87» на первом канале уже закончилась.

— А новоселье у меня!

— Да? Ну тогда ладно!

— Романыч, у нас проблема!

К усатому подошел высокий мосластый парень с багром в руке. Увидел Валентина, повернулся к нему.

— Вы из милиции? — спросил он.

— Участковый капитан Сухарев.

— Пожароопасный участковый, — помахав у себя под носом, усмехнулся усатый Романыч. — Спичку не подносить.

— Там, в доме, обгоревший труп.

— Так не было же никого! — встрепенулся усач.

— А потому что лежал себе спокойно. А из головы топор торчит.

— Топор?

— Секунду!

Свет во дворе дома не горел, луна за облаками, темно, но в люльке мотоцикла лежал фонарь, Валентин сходил за ним, вернулся к дому, вошел в калитку. Глянул на собачью будку. Будка есть, а собаки не видно, какое-то темное пятно на старом потрескавшемся асфальте, или машинное масло, или кровь. И пятно это размазано — в сторону будки. И железная цепь в ту же сторону стелется, по траве, за будку. А на цепи мертвая собака с проломленной головой.

— Не видели мы собаку, — мосластый с интересом смотрел на Валентина.

Вроде бы и пьяный, но мимо убитой собаки не прошел.

— А топор из головы торчит?

Дом сильно выгорел изнутри, крыша обрушилась, но стены остались. На веранде под обгоревшими досками лежал труп человека. И тело сильно обгорело, и одежда, но волосы длинные, распущенные на ночь. От ночной рубашки остались обугленные лохмотья, но ведь остались. И это ночная рубашка — женская.

Топор крепко засел в голове, даже упавшая на рукоять балка не выбила его из раны.

— Поджог это, женщину сначала убили, а потом уже подожгли дом, — вслух подумал Валентин.

Но мосластый его не слушал, он ловко орудовал своим багром, разгребая завалы в самом доме. Он-то и нашел еще один труп. Длинные волосы, остатки женского халата, одно ухо обгорело, но не обуглилось, прокол под сережку в нем. И даже не прокол, а рана, как будто сережку вырвали с мясом. Что вовсе неудивительно. Но и это было еще не все. Женщина лежала со связанными за спиной руками. Веревка обуглилась, но в прах не обратилась. И на ногах путы. Зачем грабители связали свою жертву? Пытали, вымогая деньги? Очень может быть.

Из дома Валентин вышел, чувствуя себя совершенно трезвым. Жадно вдохнул полной грудью свежего воздуха. Хутор хоть и представлял собой продолжение поселка, но цивилизация сюда не заходила, ни газа, ни водопровода. И телефон здесь редкость, а может, и нет вовсе. Впрочем, пожарные машины оснащались радиостанциями, Валентин связался с оперативным дежурным, доложил о двух криминальных трупах.

— Не удивлюсь, если еще что-то есть. Два дома сгорело. И это не смежный пожар.

Действительно, сгорел первый и третий дома с конца улицы, это говорило о том, что было два поджога одновременно. А межевые заборы штакетные, невысокие, из одного дома хорошо видно, что творится во дворе соседнего.

Валентин начал со второго по счету дома. Одноэтажный, с потемневшей от времени шиферной крышей, стены беленые, окна и двери выкрашены в синий цвет, во дворе виноградная беседка между хатой и летней кухней. Хозяин сидел на деревянных ступеньках крыльца, опираясь на лопату. Увидев подошедшего к воротам милиционера, поднялся, открыл калитку.

Сухарев обратил внимание, что собака сидела на цепи, запертая в будке. Пес злился, рычал, но не гавкал.

— А давайте я угадаю, зачем вам лопата! — заигрывающе улыбнулся Валентин. — А вдруг огонь на ваш участок перекинется?

— А то зачем! — одобрительно закивал мужчина.

Лет сорок ему, больше, глаза еще молодые, а лицо, особенно лоб, уже в морщинах. И руки огрубевшие, земля под ногтями, желтизна на подушечках пальцев, Валентин разглядел это в свете фонаря над воротами. И пахло от него перебродившей смесью из пота, крепкого табака, земли и самогона.

Участки здесь не то что в городе, широкие, по обе стороны от дома возделанные участки, что растет там, Валентин не видел, но с одной стороны растет точно виноград на шпалерах.

— А огонь мог перекинуться?

— Ну на дом навряд ли, а виноград мы не поливаем, хотя погода, ось бачите, сухая.

— Ох, и бачу! Сусидок ваших поубивали, а потом пожгли!

— Да что вы говорите! — забыв про лопату, всплеснул руками мужчина.

Лопата со стуком упала на бетон широкого проезда между хатой и летней кухней.

— А вы не знали?

— Да нет!

Мужчина заметно напрягся, глазки у него не забегали, но задрожали, как стрелки вольтметров на максимальной величине.

— И не почуяли?

— И не почуял!

Балакать на Кубани дурной тон, гэкают, шокают-чокают, но диалектом стараются не злоупотреблять. В станицах грешат этим с удовольствием, но, как правило, между своими. А еще чужака могут забалакать, показать ему место, казаки раньше иногородних ох как не жаловали. Но Валентин сам вырос в станице, сам казацкого рода, мужчина это понял и перешел с одного, в общем-то, нормального языка на другой.

— А зовут вас как?

— Михаил… Семашко Михаил Андреевич.

— А соседок ваших?

— Ну так Захаровна… Э-э, Мария Захаровна… Пряхина… Внучка к ней из города приехала, Катерина. На танцы ходила… Нарядилась и пошла! Как гусыня! — пренебрежительно фыркнул Семашко. — Ладно, если б там пигалица была, а то уже тридцать почти! Замужем была…

— Была?

— Да развелась, сейчас это просто…

— А муж кто?

— Ну в городе муж… Никитой, кажется, зовут. Они же здесь свадьбу справляли, в городе дорого… Лизка была… Ну, дочка Захаровны… Катерина та бездетная, а Лизка в шестнадцать нагуляла, Семена