"Расследования Екатерины Петровской и Ко". Компиляция. Книги 31-50 - Татьяна Юрьевна Степанова

к внедорожнику. Развернулся, дал газ, и лес остался далеко позади. Примерно четверть часа они ехали молча. Затем Катя не выдержала. Ее гнев, страх, смятение, тот темный огонь, что вспыхнул в ней, когда она ощутила, как пластиковый нож вонзается в подонка, выплеснулись наружу.

– Да что же это такое? Гек?! Что вы с собой делаете? Вам мало всего? Это даже не риск, не бравада – все, что я видела в лесу! Это саморазрушение! Самоубийство!

– Катя, я должен.

– Кому вы должны? Что вы должны?! – Она выходила из себя. – Кому и что вы хотите доказать, варварски обращаясь с собой?

– Вы знаете, мне есть что доказывать! – Он резко нажал на тормоз, останавливаясь. Повернулся к ней. – Вам все отлично известно, Катя. И не себе я доказываю – я на себе давно крест поставил. Но есть человек… важный для меня… дорогой… которому я докажу и… Сдохну – докажу!

– А человек этот НЕ ПРИНИМАЕТ ни таких доказательств, ни вашего дикого способа доказывания! – крикнула Катя ему в лицо. – Вы один против всех! Они вас могли убить.

– Меня? Они? – Он глядел на нее снова с вызовом.

– А если швы разойдутся? – спросила Катя уже тише.

– Жалеете меня, да? Милостыня калеке.

– Нет. Прекрасно помню еще по Староказарменску ваше знаменитое: «Няньки мне не нужны».

– Мне не нянька нужна. Мне нужна… ладно, чего там… Размечтался, дурак покалеченный!

Он вышел из машины, оставив дверь внедорожника распахнутой, стоял спиной к Кате. Силуэт на фоне ночных огней.

– Такой, как я, требовать ничего не может, – объявил он глухо. – Но и просить я не буду. И милостыни не приму. И жалость не приму. В гробу я жалость видел! Я Гектор Троянский. Я завоеватель по натуре. Либо завоюю, либо…

Катя ощутила, как по ее щекам текут слезы. Она быстро вытерла их ладонью. Нет, не плакать сейчас – это бесчеловечно в отношении него. Она молчала, сидела, терпеливо ждала, когда он придет в себя.

Он вернулся за руль. Они снова поехали.

– Гек, как называется то, что вы делали на ринге? – тихо спросила Катя. – Так это было… страшно. И великолепно.

– Маг Цзал. Воинская ветвь.

– В Тибете научились?

– Да. В монастыре Браг Йерпа. – Он смотрел на Катю так, что она робела под его взглядом.

– Но тех пятерых и тренеров вы пощадили.

– Они обычные пацаны. Спецназ. У них рукопашный, единоборства, бокс, качалка… А Маг Цзал – способ убивать быстро, наносить тяжелые травмы, увечить, обрубать… Наибольший урон противнику при наименьших затратах.

– Я никогда не слышала про Маг Цзал.

– Теперь знаете, чему профессиональные киллеры-калеки учатся в горных монастырях.

Они выехали на Фрунзенскую набережную и остановились перед Катиным домом. Вышли из машины. Гектор стоял босой на асфальте.

– Сколько длилась ваша операция? – спросила Катя.

– Восемнадцать часов.

– Какая она уже по счету?

– Восьмая. Объясниться надо нам. Время настало. Почему тянул с такой хирургией столько лет. Когда меня на Кавказе отбили наши у боевиков и в госпиталь в Моздоке привезли, мне сразу сделали три операции одну за другой. Кроме той травмы… основной… я был порванный весь. Меня, пока держали в плену, в горах в схроне, к столбу приковывали наручниками за руки, за ноги. И куражились надо мной. Насиловали меня. Так что в госпитале меня сначала зашивали. Потом перевели в Москву в Центральный госпиталь и сделали еще две операции. Последствия ожога устраняли, потому что это он мне гормоны вразнос пустил, а не травма. Врачи сказали, с прочим надо ждать. Я воевать пошел, как на ноги встал. Через несколько лет сделал операцию – пластика, первый этап… Опять надо было год ждать. И в командировке одной я попал в передрягу. Тех-то я грохнул, но и мне сильно досталось тогда. И ранение свело на нет все достижения реконструктивной пластики. Опять я лег под нож хирурга, живот зашивали мне. После доктора сказали: все, пока другого ничего невозможно, иначе сдохнешь. Я в командировки ездил и в Тибет, учился, тренировался там… В монастыре Йерпа такая аскеза… Я думал: вот – путь. Добровольное смирение, отказ, принуждение к целомудрию во имя воинской доблести. Значит, и мне так суждено. Ну а затем в моей жизни кое-что кардинально изменилось. – Он смотрел на Катю, не опускал взор – темный, сотканный из отчаянной беспредельной искренности, горечи и еще чего-то столь пронзительного, что сердце Кати сжималось. – И я решил: будь что будет. Попробую снова. Опять пластика реконструктивная – мне кожу с боков брали в этот раз с ребер и… еще одно, самое главное сделали, что после пластики положено. Прооперировали меня, полтора месяца я на обезболивающем был. Теперь вот… такой. Никому этого не говорил – только вам сказал. Чтобы вы знали правду. Чтобы нам как-то двигаться дальше в наших общих делах. Или не двигаться… если вы сочтете, что… это все для вас уж слишком… Прогоните меня с глаз долой, потому что такой, как я, противен…

Катя сама порывисто обняла его, прижалась к нему.

– Гек… Гек! Не смейте так говорить! Никогда!

Она заглядывала ему в лицо. Он стоял, опустив руки. Не трогал ее, не касался.

– Добрая…

– Гек!

– Добрая вы… Катенька… нежная… золотое сердце… Так по-дружески, по-братски… Утешение отчаявшихся сердец. Но… сорок тысяч братьев все же меньше, чем один… любовник.

Катя отпустила его:

– Гек, обещайте мне, что вы не станете испытывать судьбу, участвовать в поединках, пока… все не заживет.

– Я не могу вам обещать. Иначе я не стану прежним.

– Помните, вы сказали тогда: если помощь потребуется, обратитесь ко мне? Я сейчас прошу вас о помощи – мы с Блистановым никогда не раскроем это убийство сами, без вас. Помогите. А если вас травмируют на поединке, вы не сможете…

– Я здесь, я помогаю и дальше буду. Но это разные вещи, Катя. Я должен.

– Ладно. Тогда по-другому. – Катя выпрямилась. – Ради меня, Гек.

Он смотрел на нее. Потом кивнул.

– Тогда завтра в десять. Столько дел у нас опять. Я, правда, что-то сейчас никак с мыслями не соберусь… Гек, я ведь в лесу… я так раньше никогда себя не вела… чтобы ножом, пусть пластиковым, но человека ранить…

Он взял ее руку и опять поцеловал.

Уже в квартире, из окна, Катя сквозь слезы смотрела, как его «Гелендваген» все стоит у ее дома с выключенными фарами. Потом фары зажглись, и Гектор уехал.

А она…

Ее словно жгло изнутри. Что-то новое вырастало из пламени и пепла. Новое, незнакомое, очень сильное… яркое…

Она подумала: хорошо, что нож оказался пластиковым. Был бы настоящий – она вонзила бы его в горло