"Расследования Екатерины Петровской и Ко". Компиляция. Книги 31-50 - Татьяна Юрьевна Степанова

– Из-за вас, ее друга детства, и вашей покойной жены, – нагло ответил Гектор и буквально попер внутрь дома. – Нехилая фазенда у вас. Утро помещика, да?

– Утро просвещенного помещика, – в тон ему выдал Стас Четвергов.

Они оказались в большой мастерской, заставленной верстаками, полками с инструментами, металлическими шкафами и пластиковыми контейнерами с камнями. Там имелся даже токарный станок.

– Геологические образцы, – пояснил Четвергов. – Я обрабатываю их, обтачиваю, шлифую, ищу фрагменты древних растений. У меня обширная коллекция артефактов.

Он повел их в глубь дома – рядом с мастерской располагался винный погреб: его металлическая дверь была сдвинута, на стеллажах лежали запыленные бутылки. Дальше они попали в зал без окон, похожий на музей, где в витринах под стеклом и на подставках красовались палеоботанические «сокровища» – окаменелости с отпечатками древних растений: листья, папоротники, хвощи.

– Вы ученый? – спросила Катя.

– Влюбленный в окаменелости дилетант, палеоботаника – мое давнее хобби. – Четвергов указал ей на витрины. – Есть в моей коллекции по-настоящему редкие образцы. Например, этот папоротник – ранний мезозой. А здесь образцы флоры юрского периода.

– Незадолго до смерти Гришиной вы ей звонили. – Гектор пресек на корню уход в сторону от главной темы разговора. – На предмет чего?

– Просто по-дружески позвонил узнать, как она себя чувствует, как жару переносит. – Четвергов вел их дальше по анфиладе комнат своего «дворянского гнезда».

– А виделись вы с ней когда?

– Около месяца назад. Я был по горло занят подготовкой семинара палеоботаников и перепиской с китайскими коллегами. Регина практически никуда из Полосатова не выезжала. Так что мы встречались, увы, редко. О чем я сейчас горько сожалею.

– Вы говорите по-китайски? – снова удивилась Катя.

– Я окончил МГИМО. Язык и поэзия Поднебесной – мое второе хобби. – Четвергов печально, отрешенно ей улыбнулся.

– Сын Гришиной Даниил покончил с собой – вам известна причина? – Гектор снова начал на него давить.

– Семейная трагедия. – Четвергов привел их в зал-гостиную. – Регина со мной никогда об этом не говорила. Вас интересуют мои собственные догадки?

– Да. – Гектор кивнул. – Поделитесь. А то что-то слишком много смертей и утрат.

– Сейчас, в пандемию, утратами никого не удивишь. Насчет гибели мальчика… Две властные женщины разорвали его пополам. Он не мог жить разорванный. Поэтому он ушел.

– Мать и его невеста Ирина Лифарь? Однако вас в нашем телефонном разговоре встревожило предположение, что Регина сама могла покончить с собой на месте смерти сына – в доме на Арбате. Кстати, она не покончила с собой. Ее убили. Это вывод экспертизы.

– Кто? – спросил Четвергов. – Кто ее убил?

– Мы как раз выясняем, – подал наконец голос капитан Блистанов. – Мы подозреваем всех. И вас, естественно.

– Ну, подозревайте, юноша, трудитесь, дерзайте. – Четвергов вздохнул. – Убийство… Ох, Регина-Регина…

Катя оглядела зал, где они вот так, слово за слово, препирались – иначе и не скажешь ведь! Сердце дома – гостиная в стиле ампир. Хрустальная люстра как во дворце, витые канделябры, китайские вазы на каминной полке, вычурная мебель. Над камином портрет маслом красивой женщины в вечернем платье – этакая волоокая Юнона с безмятежным лицом алебастровой белизны и яркими губами.

– Ваша покойная жена? – спросила Катя.

– Моя супруга Ксения.

– А кто там изображен? – Катя указала на другой портрет в простенке напротив камина, между двумя французскими окнами.

Фотопостер в тяжелой золотой раме, запечатлевший странную фигуру в контрастном костюме, наполовину мужском, наполовину женском – одна часть фрак, черная брючина, лаковый штиблет, а вторая – атласное белое платье декольте в пол. Кокетливо выставленная из-под подола платья нога в серебряной туфельке на каблуке. Правая обнаженная рука с браслетом безвольно опущена, левая в рукаве мужского фрака обнимает самого себя – и одновременно женскую половину за талию. Склоненная голова, на ней цилиндр. Лица не видно.

– Я собственной персоной в свои семнадцать в костюме эпохи берлинских кабаре из закромов «Мосфильма». – Четвергов усмехнулся. – Был грех, хотел даже выступать в таком виде. Понятно, что в советские времена подобный андрогинный эстрадный номер цензура бы не пропустила.

– Вы еще и артист эстрады? – Катя удивлялась «гангстеру» все больше и больше.

– Просто дурачился юнцом. Хохмил.

– В доме Регины Гришиной мы обнаружили много фотографий, связанных с цирком и фокусниками. Факирами.

– Наше общее детство и юность прошли под знаком…

– Цирка? – Катя глянула на портрет «андрогина берлинских кабаре». – Ваша подруга юности получила в наследство особняк от женщины-иллюзиониста Мегалании Коралли. Она была ее родственницей?

– Вопрос имеет отношение к расследованию или здесь ваш личный интерес? – «Гангстер» Четвергов задумчиво глянул на Катю.

– Все сразу. И много. До фига всего. – Гектор вмешался, явно не в силах терпеть, что остался за бортом их беседы. – Так они родственники с Марией Коралловой, выступавшей под псевдонимом Мегалании Коралли?

– Марфы… Марфы Мефодьевны Коралловой. Такое ее настоящее имя. Она стала Марией… Мари Коралловой в 1914-м, когда сбежала из дома и поступила танцовщицей в кафешантан, – ответил Четвергов. – Регина – дочь ее бухгалтера Глафиры, та много лет заведовала финансами эстрадно-циркового коллектива Коралловой. А родственник – это я.

– Вы? – Катя поняла, что сейчас, если повезет, они услышат весьма интересные вещи.

– Я двоюродный внук Коралловой. Я потерял родителей в автокатастрофе в пять лет. У нас в роду все потомственные священники, мой дед и прадед – архиереи. Великая взяла меня на воспитание. Все так звали Мегаланию Коралли и дома, и в цирке… Великая… Она фактически вырастила нас всех – меня, Ригу… Регину и Мармеладку – Соню Мармеладову, дочку своей бессменной костюмерши. Можно сказать, что мы в те времена жили одной семьей.

– И вам, своему внуку, и родне Кораллова не оставила в наследство особняк на Арбате? Отписала его Гришиной? – хмыкнул Гектор. – Фантастика, а?

– А это был восьмидесятый год, полковник. «Социализм с человеческим оскалом». Шкурные вопросы наследства в юности не столь остры и желанны, потому что юность легкомысленна и бескорыстна. – Четвергов опять усмехнулся – он обращался к Кате, явно и намеренно игнорируя Гектора. – По крайней мере, так было в год Олимпиады у нас. Я в свои восемнадцать лет… шалопай и гуляка, новоиспеченный студент МГИМО… Пристроила меня туда, кстати, она… моя великая бабка, используя свои многочисленные связи. Она была уже стара и больна, а я не мог в тот момент стать ей опорой, заботиться о ней – слишком эгоистичен, слишком юн… Регина старше меня – она заботилась о ней так, как никто из нас. Она всегда находилась рядом. Поэтому Великая оставила все ей. Предполагалось, что я женюсь на Риге, ну и тогда все бы соединилось… Но у нас ничего не получилось, как мы ни старались, чтобы воплотить в жизнь желание Великой сочетать нас браком. Мы слишком разные.

– Исходя