Первый день смерти - Карина Тихонова

по щекам потекли снеговые подтеки, похожие на слезы. Стало не только холодно, но и противно. Я закрыла окно, побрела в ванную, тщательно умылась и взглянула в зеркало.

Из Зазеркалья на меня смотрел человек, в которого только что ударила молния. Бледный до синевы, с мертвыми пустыми глазами. Я вышла из ванной, присела на кровать и уставилась в стену. Мыслей не было. Чувств не было. Ничего не было...

В дверь тихо постучали, но я не ответила. Маринка вошла в комнату, села рядом со мной.

– Почему ты такая бледная?

– Потому что беременная.

– Что-о-о?! – Маринка подскочила. – Улька! Ты беременная?! От кого? От святого духа?

– Беременная вовсе не я, а мамашка, – прошептала я, закрыла лицо руками и разревелась.

Несколько минут в комнате были слышны только мои тихие всхлипывания. Не выдержав, Маринка погладила меня по спине.

– Все! Слышишь, Улька? Кончай водопад!

Я всхлипнула в последний раз и попросила:

– Принеси воды.

– Из-под крана?

– Да хоть из-под крана!

Скрипнула кровать и через несколько секунд из ванной донесся шум льющейся воды. Я торопливо достала из тумбочки бумажную салфетку и вытерла глаза. Маринка вернулась со стаканом, в котором плескалась водопроводная вода.

– За качество не ручаюсь, – предупредила она. – Может, подождешь? Я на кухню сбегаю.

– Не надо, – ответила я. Схватила стакан, сделала несколько жадных глотков.

Маринка забралась на кровать с ногами, обхватила руками колени и пригорюнилась. Я поставила на тумбочку стакан с недопитой водой.

– Чего притихла?

– Так, – неопределенно отозвалась подруга. Подумала и неожиданно призналась: – Знаешь, а я рада, что мы сюда приехали.

– А я нет.

Маринка строго посмотрела на меня.

– Все равно бы ты узнала, – сказала она, избегая называть вещи своими именами. – Лучше уж раньше, чем позже.

Я достала вторую салфетку и громко высморкалась.

– Представляешь, отец удрал, чтобы со мной не объясняться. – Это мучило меня даже сильнее, чем известие о Иркиной беременности.

– Представляю, – отозвалась Маринка равнодушно. – Что тебя удивляет? Мужчины вообще боятся объяснений с женщинами!

– Я не женщина! Я его дочь!

– Поэтому он тебя боится в два раза сильней.

– Я такая страшная?

Маринка положила подбородок на колени и задумчиво уставилась на меня.

– Страшная, – призналась она. – Не обижайся, Ульяна. Я даже не знала, какая ты страшная. Нет, правда! Ты эту бедную тетку просто затерроризировала...

Я вскочила с кровати. Маринка загородилась обеими ладонями.

– Не бей!

– Прекрати придуриваться! – велела я жестко. – Можно подумать, ты не понимаешь, почему я так себя веду!

Маринка опустила руки.

– Еще как понимаю, – сказала она. – Можно подумать, я веду себя лучше! Смотрю на тебя и вижу собственное отражение. Прямо скажем: малоприятное зрелище.

Я задохнулась от гнева.

– Может, мне извиниться? – начала я шепотом. Сердце колотилось в груди, как сумасшедшее. – Давай я прощения попрошу! За то, что меня всю жизнь дед воспитывал! За то, что я папочку с мамочкой только по фотографиям и помню! За то, что постоянно вынуждена спрашивать разрешения у какой-то лимиты! За то, что меня выперли из собственного дома!

– Брэк! – сказала Маринка.

Я словно споткнулась и умолкла.

– Нет, прощения просить не надо, – продолжала подруга: – Этим дела не поправить.

– Ты в своем уме?

Маринка не ответила. Покопалась пальцем в пододеяльнике, подняла на меня глаза, в которых не было привычной ехидной усмешки.

– Я тебе никогда не рассказывала, как меня выперли из дома? – спросила она неожиданно. – Нет? Хочешь, расскажу?

Я не ответила, и Маринка восприняла молчание как знак согласия. Слезла с постели, подошла к окну, повернулась ко мне спиной и сунула руки в карманы.

– Вообще-то, дома у меня никогда не было, – начала она пустым, лишенным эмоций голосом. – Когда я была маленькой, отец работал в Брюсселе. Сначала мы жили на территории одного консульства, потом переехали на территорию другого. Все казенное: мебель, посуда, столовые приборы, полотенца...

– Тебя это раздражало?

– Не-а, – все так же равнодушно ответила Маринка, не оборачиваясь. – Какая разница, из чего кисель хлебать? Меня раздражало другое. – Она поколебалась: – Ты никогда не спрашивала про мою мать...

– Ты никогда о ней не упоминала. Я думала, она умерла, как и моя.

– Живее всех живых, – отозвалась Маринка. Она по-прежнему стояла спиной ко мне, но голос у нее внезапно зазвенел. – Что ей сделается? Моя драгоценная маменька всегда жила в свое удовольствие, на остальных ей было наплевать. Возиться с ребенком она считала ниже своего достоинства. Меня окучивали какие-то няньки, горничные, воспитатели, частные учителя, кто угодно, только не она!

– А отец? – спросила я осторожно.

Маринка пожала плечами.

– Иногда принимал участие в воспитательном процессе. Мы редко виделись. Сейчас я понимаю, что он в этом не виноват. Он же работал.

Я промолчала. Мой папашка тоже вечно работает, но, на мой взгляд, его это не оправдывает.

– Я ее страшно ненавижу, – призналась Маринка дрогнувшим голосом.

– А меня осуждаешь! – упрекнула я.

Маринка повернулась ко мне. В неярком свете ночника она неожиданно стала выглядеть старше. От крыльев носа к уголкам губ пролегли горькие складки.

– Это совсем другое дело! Твоя мачеха не обязана с тобой возиться и не обязана тебя любить! Ты ей чужой человек, но она ведет себя корректно. По-моему, ты хамишь ей совершенно напрасно. Она и так тебя боится до смерти.

– Правильно делает! – не сдержалась я.

Маринка досадливо поморщилась.

– Ладно, не заводись. Мне дальше рассказывать или как?

– Если тебе не тяжело...

– Мне тяжело, – откликнулась Маринка. – Но иногда нужно высказаться. – Она криво усмехнулась. – Раз в семнадцать лет.

Я взяла с тумбочки стакан и допила воду. Вода пахла хлоркой.

– Мамочку я ненавидела до жути, – повторила Маринка. – Мне все время хотелось дать ей пинка под зад. Представляешь, один раз я не выдержала и изрезала ножницами ее любимое вечернее платье. Безумно дорогое. – Маринка сделала энергичный жест локтем: – Йес! Достала до самых печенок! Ты бы слышала, как она визжала!

Маринка даже закатила глаза от удовольствия.

– Наказали? – поинтересовалась я деловито.

– Спрашиваешь! Неделя без сладкого, по приговору папаши. Но меня это