Разоблачение Оливера Райана - Лиз Ньюджент

Если бы я был внимательнее, если бы двигался побыстрее, если бы не так устал в тот день, если б знал, если б подумал, если б… Господи, да я мог бы заполнить бесконечность этими «если». Я начал кричать, но мой голос бессильно уносился в ночь: акустика этого места была такой, что нужно находиться на террасе перед зданием, чтобы быть услышанным.

Одной из моих обычных обязанностей было созывать рабочих на обед звоном колокола с заброшенной часовни в дальнем конце двора, и сквозь дым я увидел, что та сторона еще не затронута пламенем. Поэтому, крича о помощи, я протиснулся сквозь тяжелую деревянную дверь и начал весом своего тела раскачивать веревку, пока старинный колокол на башне часовни не зазвонил отчаянно и неритмично. Рев огня теперь был оглушительным: треск, шипение, гул. Я боялся, что прямо над библиотекой могут оказаться спальни, уже охваченные яростным и гневным пламенем. Из дыма начали появляться люди. Сцены хаоса, смятения и ужаса были повсюду. Я быстро нашел Лору – она стояла с пепельно-бледным лицом, плача и прижимаясь к Оливеру. Я попросил нескольких парней принести с поля поливальные шланги, но на это ушла целая вечность, а когда ребята попытались их развернуть, стало ясно, что шланги закреплены и ближе десяти ярдов к огню их не подтащишь. Несколько рабочих слева от меня кричали и махали руками, пытаясь открыть древнюю каменную крышку заброшенного колодца возле ступенек, ведущих на террасу. Другие тащили давно валявшийся без употребления садовый шланг из похожих на пещеры подвалов внизу. Третьи толпились и просто в ужасе смотрели. Затем из пламени появилось существо, почти уже непохожее на человека, но сквозь шум огня и крики я услышал пронзительный женский голос, кричащий не хрустально и чисто, как актрисы по телевизору, а кошмарным, уродливым криком тоски. Я никогда раньше не слышал подобного звука, и одна мысль о том, что когда-нибудь смогу услышать его снова, наполняет меня ужасом. Это был голос мадам, ее горя и отчаяния. Ее тело и легкая одежда почернели, бо́льшая часть ее длинных волос сгорела. Я схватил ее и крепко держал, а она пыталась вырваться и побежать в зияющую пасть ада, не переставая хрипло кричать: «Папа! Жан-Люк!» До тех пор, пока кричать была уже не способна.

Все восточное крыло охватило пламя, которое лизало падающие балки, черепицу и камни. Позже я узнал, что мальчик Жан-Люк часто спал на раскладушке в комнате дедушки на втором этаже этого крыла. Наверное, прошел час, прежде чем пожарные прибыли из города, но время мало что значит для стихии; это искусственное понятие, безразличное четырем ветрам. Они не обращают внимания на тикающие часы. Пожарные оттеснили нас назад и наконец взяли ситуацию под контроль. Они действовали слаженно, и, признаюсь, их прибытие было воспринято мной с облегчением, хотя надежда уже давно была утрачена.

К концу ночи от восточного крыла не осталось ничего, кроме наружных стен. Через залитые пламенем окна я мог видеть ночное небо и несколько рухнувших балок.

Бедная мадам – ее прошлое и будущее были полностью уничтожены самым жестоким из возможных способов. Только после того как я поместил ее в машину скорой помощи, совершенно сломленную и всё еще вздрагивающую от беззвучных рыданий, заметил, что Оливер стоит позади меня, неподвижно и молча. Лицо, превратившееся в маску, дрожащие, будто отделенные от запястий, кисти рук. Он был в состоянии шока.

7. Вероник

Имя Оливера Райана уже месяц или два мелькает в заголовках местных газет. Я отказалась от каких-либо интервью. Меня не покидает чувство ответственности за его нападение на жену. Это трагично, но всякий раз, когда упоминается его имя, я в первую очередь думаю о сезоне урожая семьдесят третьего года и чувствую ту боль так же остро, как и почти сорок лет назад.

Человек не забывает худшее время в своей жизни, как бы ни старался. Я потратила столько лет, желая это изменить. Что, если бы кто-нибудь сделал то, а если бы кто-то сделал это… Но боль никуда не девается. Время не лечит. Вранье это. Просто человек привыкает к ране. Больше ничего.

Но я должна разобраться с этим, пока оно не ускользнуло сквозь мои пальцы. И, чтобы всё объяснить, нужно вернуться во времена моего отца. Надеюсь, это поможет.

Папа рано состарился из-за la guerre [1] и выглядел много старше своих лет. Во время войны я была ребенком и ничего не понимала, кроме того, что в какой-то момент в нашем поместье появилось очень много гостей. Теперь я знаю, что это были еврейские семьи, спасенные моим отцом от префекта Бордо при режиме Виши. Впоследствии выяснилось, что этот государственный служащий отдал приказ о депортации 1690 евреев, в том числе 223 детей, из региона Бордо в транзитный лагерь в Дранси, недалеко от Парижа, а затем в лагеря смерти на востоке.

Трудно поверить в то, что большинство моих соотечественников сидели сложа руки, но, думаю, геноцид в какой-нибудь части мира происходит каждый день, и нам легче притвориться, что ничего этого нет, выключить телевизор или пропустить колонку в газете.

Мой отец был героем, интеллектуалом и аристократом. Вскоре после начала оккупации умерла моя мать, что разбило ему сердце. Она предвидела грядущие ужасы и добилась от отца обещания, что он сделает всё, что в его силах, чтобы защитить наших друзей, независимо от их веры. Наша семья жила в очень комфортных условиях в замке, принадлежавшем семи поколениям предков моего отца. Мы производили хорошие вина, которые продавались по всей Европе, и давали рабочие места жителям всего региона. Отец хуже разбирался в бизнесе, чем мать, и, когда ее не стало, изо всех сил пытался держать ситуацию под контролем. Но всё время отвлекался, возмущаясь правительством Виши и злом, которое оно творит.

Он пригласил несколько еврейских семей пожить в винных погребах под террасой, особенно в период с 1942 по 1944 год, когда нацистские облавы усилились при потворстве наших французских властей. Папа отказался молчать и несколько раз обращался к генеральному секретарю в префектуру, но безрезультатно. Поэтому он решил действовать самостоятельно и, используя местных информаторов, предотвращал облавы, оповещая о них заранее. Моя тетя Сесиль принимала активное участие в городском движении Сопротивления и благодаря большому количеству друзей смогла организовать спасение многих семей, ставших мишенью гестапо. Семьи