Крик в темноте - Оливия Нортвуд

Грейс решила, что сейчас ее выдержка вся покроется мелкими трещинами, как ветровое стекло, когда в него на скорости попадает камень. В ее глазах блеснули слезы, но Анджела выдержала.

– У нас с Джейми были сложные отношения. Но я любила его. Он меня тоже. По-своему. И он был хорошим отцом.

– Как вы считаете, кто-то из его женщин мог желать ему смерти?

– Была одна девушка. Очень настойчивая. Она все не переставала звонить ему и писать, после того как он ее бросил. Но я не думаю, что…

Элена мелькнула перед ними яркой вспышкой. Она расставила на журнальном столике, вытесанном из куска мрамора, чашки с кофе, молочник и сахарницу и поспешила ретироваться, уловив взгляд Анджелы, когда наверху закричал кто-то из мальчишек.

– Вы знаете, как ее зовут?

– Кажется, Брук. Телефон Джейми у вас, вы поймете, о ком я говорю, когда прочитаете переписку. Она была, как говорится, его постоянной женщиной. Он не светил ее в прессе.

– Она казалась агрессивной? – Грейс сделала записи в заметках и убрала телефон.

– Нет, она скорее… она глупая влюбленная девчонка, которая не привыкла, чтобы ей отказывали. Это не тянет на причину для убийства.

– А что тянет? – Джеймс смотрел Анджеле в глаза. Долгий зрительный контакт заставил ее смутиться. Миссис Брюэр стушевалась, потупила взгляд и сделала судорожный глоток кофе, подлив в него молоко. – Скажем, бесконечные измены тянут?

Допрос зашел в тупик. Если бы у Анджелы была стоящая информация, она бы поделилась ею с полицией еще в тот день, когда Джейми перестал выходить на связь, при условии, что сама не причастна к исчезновению и убийству. Если она имеет отношение к убийству Джейми Брюэра, то, очевидно, она не из тех, кто способен на чистосердечное признание. Грейс все меньше верила в собственную теорию, Анджела не стала бы говорить с ними без адвоката, будь она замешана в этом. Но дестабилизация подозреваемого иногда оказывалась полезным приемом во время допроса, поэтому Грейс была не против.

– Вы меня в чем-то обвиняете?

– Пока нет.

– Я думаю, что наша беседа окончена. В следующий раз, когда захотите поговорить, вы будете иметь дело с моим адвокатом. Прошу вас уйти. – Анджела поставила чашку на блюдце так резко, что оно задрожало, и поднялась с дивана. – Элена! – крикнула она, стоя у подножия лестницы. – Спустись и проводи наших гостей. Всего доброго, детективы.

Сгорая от ярости, Анджела сохранила лицо. При взгляде на нее сразу становилось понятно, что она получила прекрасное воспитание, не позволяющее ей устраивать сцен. Отпрыски семей, сколотивших свое состояние в незапамятные времена упорным трудом, всегда отличались от детей нуворишей[3]. У них могли быть какие угодно тайны, секреты, способные уничтожить фамилию, от которых людям, далеким от тайных обществ, балов дебютанток и Лиги Плюща, становилось не по себе, но они умели держаться с людьми. Джеймсу почти удалось стащить с нее маску, ленты, которыми она крепилась на затылке, уже были у него в руках, ему этого хотелось. Но Анджела выдержала и этот удар, как много раз в прошлом выходки мужа, которого сама выбрала среди сыновей сенаторов, бывших президентов и бизнесменов.

Не дождавшись Элены, детективы покинули дом. После обесцвеченного пространства гостиной Брюэров снаружи все казалось нестерпимо ярким: идеальный газон, лиловые сферы гортензий, молодая листва, по-весеннему прозрачное голубое небо.

К машине они шли молча, а когда тишину на Шорлейн-роуд нарушил сигнал автомобильного ключа, Нелл заговорила:

– Мне нужно кое-куда заехать, если вы не против. Это быстро. Девушка пропала, и ее мать донимает меня звонками.

– Когда она пропала?

Пристегиваясь, Грейс не заметила, как задержала дыхание. На допросах Калеб говорил о женщинах, которых они никогда не найдут. Лейтенант МакКуин считал, что он приберег для себя несколько тел, чтобы, когда ему наскучит сидеть за решеткой, снова поиграть с ними.

– Несколько лет назад. Так что?

Грейс посмотрела на Джеймса, и, что бы он ни прочел в ее взгляде, он кивнул и завел машину.

– Заедем по дороге в участок, надеюсь, к этому времени распечатки с телефона Брюэра будут готовы.

Джеймс стиснул зубы. Он знал, о чем думала Грейс. Она сжалась на сиденье, забывая дышать. Мог ли это быть последний привет от Сент-Джозефа? Конечно, мог бы. Он с самого начала играл с ними. Грейс не могла понять, когда это началось? Когда Мэдди познакомила их, или еще раньше, когда Майлз нашел Хизер и решил скрыть от нее их общее прошлое? На взгляд Грейс, не считая убийств, этот его поступок был самым подлым из всех, он был еще хуже, чем секс с детективом, который пытается тебя поймать, хуже, чем его реакция, когда он увидел материалы дела в квартире Грейс. Если Калеб действительно любил сестру, лучшее, что он мог сделать, – рассказать ей обо всем. Дети, выросшие в приемных семьях, часто ощущают себя как деревья, выкорчеванные из земли, лишенные корней. Им не за что зацепиться: тебя зовут иначе, ты носишь чужую фамилию, а моменты из прошлого возвращаются к тебе неверными обрывками, и ты не можешь вспомнить, видел ли ты это в каком-то фильме или это когда-то очень давно случилось с тобой по-настоящему.

– Я не знаю, – сказала Мэдди. – Я не помню другой матери, кроме той, что меня воспитала, но я… – Она посмотрела куда-то наверх, чтобы сдержать слезы, но было уже поздно. Они, кристально-чистые и крупные, текли по ее щекам, шее и таяли в ложбинке между грудей. Мэдисон сложила губы трубочкой и шумно выдохнула. – Я помню, как сидела под столом на темной кухне. Я не помню, что именно произошло, но моя еда каким-то образом оказалась на полу. Помню тот голод, что вынудил меня отделять макароны от осколков стекла и есть их холодными и вывалянными в пыли и крошках. И я помню вкус тех макарон. Самые обычные паршивые макароны с сублимированным сырным соусом из «Уолмарта», купленные за пятьдесят центов по купону. Я не помню лица матери, но тот вкус… И я знаю, что был кто-то, кто всегда был ко мне добр и ласков, кто причесывал мне волосы и читал мне перед сном.

Мэдди говорила долго. И Грейс не перебивала ее, просто в какой-то подходящий момент схватила ее за руку и крепко сжала ее тонкие ледяные пальцы своими.

Калеб играл с ними как профессионал. Ему прекрасно удавалось манипулировать людьми, не только девушками, которых он убил, но и Мэдди, единственным человеком, которого он, возможно, любил в глубоком детстве; Джеймсом – полицейским и бывшим военным;