Афинский яд - Маргарет Дуди

— Я обвиняю презренную Гермию, вторую жену моего отца, в заговоре против своего законного мужа Ортобула и в убийстве. Я, Критон сын Ортобула, при свидетелях объявляю тебя, Гермия, вдова Ортобула, убийцей и посему запрещаю тебе участвовать в судебной и религиозной жизни города, касаться священной воды и вина, а также закрываю тебе доступ на Агору, в храмы и все священные места!

— Нет! — закричал, подбежав к Критону, его младший брат Клеофон. — Нет! Ты ошибаешься, брат! Этого не может быть.

Гермия лишилась чувств, по крайне мере, повисла на руках у подоспевшей Мариллы, которая обхватила хозяйку за плечи и не дала ей упасть на землю под безжалостными взглядами толпы. Клеофон вцепился в Критона и не отпускал, пока тот с силой не оттолкнул его прочь.

— Увы! — сказал Критон. — Мой брат — всего лишь четырнадцатилетний мальчик, еще не достигший зрелости. Бедный, он не верит, что на свете может существовать такая жестокость. Но это злодеяние запятнало наш дом и все Афины. Мы все рискуем навлечь на себя гнев богов, если не очистим наш город от скверны и не выведем из него яд. Клянусь перед тенью Ортобула: отец, твоя смерть будет отмщена. Гермию должны судить за убийство. Я обвиняю эту женщину перед Басилевсом и всем городом. Услышьте меня, о боги, и да восторжествует справедливость!

Разумеется, присутствующие на похоронах охотно стали свидетелями этой маленькой драмы, о которой в тот день говорили все Афины: и господа, и рабы.

Как только Критон официально предъявил свое обвинение, Гермию под стражей увели из дома (который еще недавно принадлежал Ортобулу, а теперь перешел к его старшему сыну). Благодаря солидному состоянию и обширным связям родни, вдове удалось избежать тюремного заключения: оно покрыло бы женщину несмываемым позором и подвергло бы ее жизнь опасности. Вместо этого власти поместили Гермию под надзор ее дяди Фанодема и его супруги, строго наказав выпускать вдову лишь по делу и в сопровождении вооруженной стражи. Мне было немного жаль Гермию, а также себя. Критон видел меня возле тела Ортобула и, разумеется, вызвал на суд в качестве свидетеля. Вскоре мне предстояло отправиться на первое из трех предварительных слушаний. Ничего смертельного в этом, возможно, и не было, но теперь о моем визите в дом Манто (и в какую ночь!) знали все Афины, что тревожило меня гораздо больше, чем необходимость давать показания перед Ареопагом. Представляю, что говорили мои недоброжелатели, когда даже друзья не могли удержаться от насмешек.

— Да, Стефан, кто бы мог подумать? — с напускным ужасом говорил мой школьный товарищ Никерат. — Ты у нас, оказывается, искатель ночных приключений, прямо как бедняга Эргокл, кутила и скандалист.

— Никакого скандала не было, — опрометчиво возразил я. — Когда нашли тело, раздался крик, но это произошло в соседнем доме.

— Поверю тебе на слово, — ответил Никерат, глубоко вздохнув. — А то папа станет ругаться. Но не думаю, что другие будут столь же доверчивы. В борделе нашли труп, и ты станешь утверждать, что не обошлось без заварушки? Сам понимаешь: ревность, перебравшие гуляки, драка из-за шлюхи и так далее.

— Все это по душе афинянам, — жаловался я Аристотелю. — Гораздо больше, чем я. А еще этот суд по обвинению в убийстве, впору позавидовать бедняге Ортобулу. Ведь скажут, что я каждую ночь распутничаю и устраиваю пьяные драки.

— Такие вещи в конце концов забываются. Как правило, — задумчиво проговорил Аристотель. — Хуже то, что ты видел тело. И с тобой не было никого, кроме этой содержательницы дома наслаждений. Манто. Какое-то время вы оба находились в комнате — одни. Какой-нибудь недоброжелатель может сказать, что вы были там еще до того, как Ортобул умер.

Странно, до сих пор мне не приходило в голову, что я сам могу оказаться под подозрением.

— Но это исключено, — запротестовал я. — Улики… полотенца, постель — все указывает на то, что Ортобулу — или кому-то другому — стало плохо где-то в другом месте, даже Критон не станет спорить. Полотенца принесли нарочно, его не могло рвать в этой комнате. Когда я пришел, тело уже окоченело и лежало на кровати в очень странной позе. В комнате не было никаких следов трапезы или совокупления. Ночной горшок был пуст. Тело просто принесли в комнату, это же очевидно! И обставили все так, будто Ортобул умер там. Но улики указывают на другое.

— На твоем месте я бы сам сказал об этом Басилевсу на первом же слушанье, — посоветовал Аристотель. — Не дожидайся вопросов Критона или Обвинителя. Обдумай все как следует. Что нужно Критону от этого разбирательства?

— Тут гадать не надо. Он хочет, чтобы его мачеху признали виновной. И казнили, — быстро ответил я.

— Хорошо. А если Критон так этого хочет, будет ли он разборчив в средствах? Или обвинит в соучастии кого угодно, лишь бы выиграть процесс?

— Пожалуй, — невесело согласился я.

— Что получит Критон, если добьется своего?

— Ну, его мачеху казнят. А он унаследует все состояние Ортобула, включая деньги Гермии. Ради такого вполне можно подкупить свидетелей, и они скажут, что угодно.

— Именно. По крайней мере, ты это понимаешь. А потому — обдумай свои слова и позицию. Не спеши становиться на сторону обвинения. Ты просто законопослушный гражданин, который готов помочь суду, вот и все. Говори только то, что точно знаешь или можешь заключить из увиденного. Не предполагай и не обвиняй. Но не будь слишком робок и не жди, пока тебя спросят. Говори. Ты владеешь важными сведениями. Если убийство произошло не в этом доме, а где-то еще, Суд должен узнать, где.