Форсаж - Колин Харрисон

7 сентября 1999 года

Нарисуйте идеально синее небо, а потом обрамите эту невозможную голубизну двойным сорокафутовым проволочным забором с двойной обоюдоострой спиралью поверху. А по углам зоны добавьте вышки, на каждой охранник в серой форме, вооруженный AR-15, — скорострельность двести пуль в минуту, убойная сила 350 ярдов. Теперь взгляните внутрь этого ограниченного пространства, на газон, который подстригают несколько женщин в темно-зеленой униформе, и дальше на беспорядочное скопление кирпичных зданий, иные, вроде госпиталя, уже столетние, отчаянно требующие ремонта, с оконных рам сыплется краска, щербатые кирпичные стены… И дальше, на женщин в зеленом, толкающих тележки с бельем к психиатрическому отделению западного крыла. Там — другие женщины в зеленом: либо в депрессии, либо душевнобольные (включая мадам из северной части штата Нью-Йорк, лишившую жизни своих четверых детей). Сидят, смотрят телевизор, безостановочно раскачиваясь, — результат побочного эффекта лекарств. А теперь переведите свой взгляд, минуя здания, где эти женщины спят в крошечных комнатушках (украшенных картинками, вырезанными из журналов, письмами из дома, маленькими алтарями, посвященными детям и семье), на тюремный корпус, где ожидают своей участи самые горемычные в женской тюрьме. На верхнем этаже находятся камеры с приговоренными к смертной казни, возможность такого исхода для них вполне вероятна благодаря официальной кампании нынешнего губернатора штата Нью-Йорк. Этажом ниже — стерильные ясли. Здесь расположены шестнадцать комнат для женщин, которые попали в тюрьму уже беременными, и тех, кто забеременел от своих мужей во время тюремных свиданий (что противоречит правилам, но случается) или, тоже не бог весть какое чудо, тех, которые понесли от охранника в надежде добыть с его помощью сигареты, наркотики, еду, косметику и — только не путать с сердечной привязанностью — внести приятное разнообразие в плотские утехи с женским полом (лесбийские связи в тюрьме не в диковинку; поцелуи, объятия и ласки, даруемые языком и пальцами). Затем следуют маленькие отдельные комнаты, где размещаются женщины со своими новорожденными. Здесь они учатся нянчить, кормить, менять пеленки и баюкать их.

А теперь представьте коридор, мрачный, но безупречно чистый, и стройную с хвостом темных волос женщину двадцати семи лет, волочившую швабру по линолеуму. Хорошенькая ли? Скорее нет, но что-то такое было в Кристине Уэллес, что останавливало внимание. Возможно, глубокая сосредоточенность, предполагающая врожденный ум. Еще вы заметите печаль на ее лице, хотя она старается ее скрыть. Девушка не хочет никому нравиться и вообще не расположена к общению. И хотя у нее дьявольски привлекательная улыбка, улыбается Кристина редко. Она бы и рада доверять людям, но не получается. Держи язык за зубами, если тебя не довели или если не влюблена, говорила она себе частенько.

Прислушиваясь к шуму, она сразу поняла, что в яслях происходит своего рода ритуал по случаю расставания женщины с ее новорожденным — бесчеловечная процедура, через которую проходят все заключенные. Попросту говоря, ребенка у матери отнимали. Кристина, вонзив ногти в ручку швабры, чтобы справиться с волнением, подошла поближе к приоткрытым дверям комнаты, где Шанель прощалась со своим сыном Нушоном. Администратор родильного отделения, добрая женщина лет за сорок, передавала мальчика на воспитание его родственнику, пока не освободят его мать. Шанель в глубокой скорби прижалась к Нушону, он же, не понимая, что происходит, теребил желтую заколку в ее волосах.

Шанель привезли в Бедфорд-Хиллз беременной. История незамысловатая: они с сестрой как-то вечером вышли купить по шоколадке и встретили двух мужчин. Те подошли к ним и спросили, где живут такие-то. Девочки, понимавшие что почем, почуяли, что могут подзаработать на этом деле, и после кратких переговоров проводили мужчин к дому, о котором те спрашивали. Когда они постучали, дверь открыл полицейский, только что арестовавший его обитателей за изготовление и продажу крэка. Девушкам назначили разных общественных адвокатов — один был прагматиком, другой — дураком. Шанель попался дурак, свежеиспеченный выпускник юридического факультета Гарварда. Ее сестра согласилась на сотрудничество с обвинением и получила год. Адвокат Шанель убедил ее в том, что ей нечего бояться, поскольку она невиновна, и дело должно рассматриваться судом присяжных. Впервые в ее жизни белый мужчина с высшим образованием был озабочен ее судьбой. И она согласилась на его предложение. Присяжным понадобилось всего сорок минут, чтобы признать ее виновной, Приговор был вынесен в соответствии с суровыми эдиктами рокфеллеровских законоположений о наркотиках, ей грозило от трех лет до пожизненного заключения.

— Ну все, достаточно, — вздохнула администратор родильного отделения, делая знак, чтобы ребенка забрали.

Шанель вновь прижала ребенка к груди.

— Вы все знаете, что я умру здесь, — простонала она. — Я его не отдам, не отдам, и все.

Но ребенка осторожно отняли.

Больше не смотри, сказала себе Кристина. Она вновь двинулась по коридору, таща за собой швабру вдоль той же линолеумной дорожки. Почему то, что вначале было невыносимым и с чем она научилась справляться, сейчас снова превращалось в неразрешимую проблему? Годы в тюрьме тянулись как десятилетия; время убивало ее так же, как других женщин, они становились сгорбившимися, болезненными, ожиревшими и морщинистыми, без надежды, детей и зубов. Только через три года комиссия по слушанию дел о досрочном освобождении вспомнит о ней. Прошло четыре года. Конечно, семь лет — минимальный срок, если тебя обвиняют в сговоре с целью использования украденного имущества. Максимальный срок по этой статье — двадцать пять лет. Будешь плохо себя вести, добавят срок — элементарно, и каждая вторая заключенная, отсидевшая семь лет, возвращалась по решению комиссии обратно в тюрьму. Если ты пытаешься заручиться хорошими рекомендациями за примерное поведение, научись соглашаться со всеми и во всем да помалкивать. Да, горестно думала она, я бессловесна и совершенно бессильна целых четыре года. Как же абсурдно, что все закончилось тюрьмой. Уж конечно, вернись все назад, она никогда бы не повторила идиотских ошибок, из-за которых оказалась здесь. Она бы завязала до того последнего дела, сказала бы Тони Вердуччи и Рику, что всё — пусть на нее не рассчитывают. Тогда все сложилось бы иначе. Но эти мысли не утешали ее сегодня. Нужно было что-то предпринять, что-то сделать с собой. А может быть, она хотела выстрадать свое наказание? Считала, что заслуживает его? Похоже…