Искатель, 1999 №6 - Юрий Дмитриевич Маслов

Полянке, то есть мы попросту соседи, а встреча с двумя прохвостами состоится на Большой Полянке. Равнобедренный треугольник… Нет — Бермудский, черт бы его побрал!»

— А вам не худо будет одной в четырех стенах?

Ольга Сергеевна театрально всплеснула руками, выражая то ли возмущение, то ли покорность судьбе.

— Я привыкла… Впрочем, можно и помянуть… если вы составите мне компанию.

— К сожалению, не могу — дела, — помрачнел Климов.

— Так вы же в отпуске.

— Мой отпуск как неожиданно начался, так столь неожиданно и кончился.

— Вызвали на работу?

Климов кивнул, проклиная себя за данное Веберу слово.

— Дел невпроворот, а людей нет — разбежались, — сказал он с горькой усмешкой. — Разбежались по частным конторам.

— Вы их осуждаете?

— Ни в коем случае. Как я могу осуждать человека, у которого, как говорится, семеро по лавкам, а зарплата с гулькин нос? — И, помолчав, добавил: — А вот за державу, как говорил Паша Луспекаев, обидно. Очено обидно!

— Не переживайте. Она выпрямится.

Климов, поменяв рядность, обогнал шедший впереди «жигуленок».

— Вы в этом уверены?

Ольга Сергеевна повела рукой и голосом, не лишенным торжественности, процитировала:

— «Но и простой гражданин должен читать Историю. Она мирит его с несовершенством видимого порядка каке обыкновенным явлением во всех веках; утешает в государственных бедствиях, свидетельствуя, что и прежде бывали подобные, бывали еще ужаснейшие, и Государство не разрушалось».

— Вы увлекались историей? — спросил Климов, пораженный услышанным.

— Брат увлекался, — кивнула Ольга Сергеевна. — А строки, которые ему особенно нравились, он читал вслух. Ходил по квартире и читал, а я запоминала. Представляете?

— С трудом.

— Тем не менее это так. — Ольга Сергеевна задумалась, очевидно вспоминая прошлое, тряхнула головой и решительно произнесла: — Вы правы: дома с ума сойдешь… Отвезите меня на работу.

— Адрес? — улыбнулся Климов.

— Ломоносовский проспект…

Через двадцать минут они были на месте. Климов подогнал машину к новому — стекло, бетон, металл — двенадцатиэтажному зданию, прочитал вывеску: «НИИ электронно-вычислительных машин» и не без удивления спросил:

— И как это вас еще не разогнали?

— Давно разогнали, — усмехнулась Ольга Сергеевна. — От института три отдела остались. Остальную площадь сдаем под офисы, на то и существуем, ибо зарплату уже второй год не выдают.

— Знакомая картинка, — сказал Климов. — На жизнь хватает?

— А я подрабатываю: гадаю, судьбу предсказываю…

— С помощью ЭВМ?

— Не смейтесь! — сдвинула брови Ольга Сергеевна. — Она — хорошая помощница.

— А ей можно верить? Ну хотя бы процентов на пятьдесят-шестьдесят?

— Вы хотите, чтобы я заложила в нее ваши данные?

— Очень! — выдохнул Климов. — Очень любопытно, что меня ждет за ближайшим поворотом.

— Разочарование.

— Не понял.

Ольга Сергеевна рассмеялась, но заметив, что Климов сердито сжал губы, скороговоркой пояснила:

— Когда наша машина сталкивается с нечетко поставленным вопросом, она отвечает точно так же: «Не понял, повторите».

— Интересно, — сказал Климов, поправляя галстук. — Вы во сколько закругляетесь?

— В шесть.

— Я подъеду. — Он включил передачу и, не дожидаясь ответа, умчался.

После сумбурного, лишенного какого-либо смысла получасового мотания по Москве Яша пришел к выводу, что человек с потрепанным, но очень выразительным лицом и сам толком не знает конечной цели своего путешествия. Он кружил по центру Москвы, как раненый зверь в поисках надежного пристанища, наконец, видимо, все-таки решившись, свернул — вторично — на Моховую и припарковал машину напротив старого здания МГУ, в котором находился факультет журналистики.

Во дворе крутились студенты и заезжий люд. Студенты, просматривая конспекты, потягивали кока-колу, заезжий люд любовался архитектурой Казакова. Человеке потрепанным лицом, рассеянно отвечая на приветствия, быстро пересек дворик и скрылся за дубовыми резными дверями главного административного входа.

«Подождем», — решил Яша, усаживаясь на скамейку и вытаскивая из кармана свежий номер «Московского комсомольца».

Человек с потрепанным лицом появился минут через пятнадцать. Постоял, покачиваясь с пяток на носки, посмотрел по сторонам, очевидно кого-то выискивая, и скорым шагом направился к машине. Но около ворот его перехватил парень лет двадцати шести-двадцати семи, высокий, худой, со впалыми щеками и аккуратной хемингуэевской бородкой.

— Здравствуйте, Глеб Михайлович! Я уж не знал, что и подумать…

— Извини, Федор, опоздал, как говорится, по независящим от меня причинам.

— Я не в претензии, но…

— Проблема?

— Глобальная! Хочу перейти в новое качество…

— В международники податься?

— В литературу.

— Не понял, — приостановил шаг Глеб Михайлович.

— Но вы же знаете, что я пишу стихи.

— Ну и пиши себе на здоровье.

— Я издал книгу.

— Ты издал книгу, а я, значит, должен написать хвалебный отзыв. Так?

— Глеб Михайлович, — воскликнул Федор, пораженный ледяным голосом собеседника, — я вбухал в нее последние деньги!

— Ты что, за собственный счет ее сварганил?

Федор виновато развел руками.

— Другого выхода не было.

— Дурак! — поставил точку Глеб Михайлович. — Стихи должны жить здесь. — Он хлопнул ладонью по широкой груди. — А ты ведешь себя… как загульный купчишка! На водку хоть осталось?

— И на водку, и на закусь.

Глеб Михайлович смягчился, прищурив глаза, весело спросил:

— Без окон, без дверей полна горница людей… Что такое?

— Огурец.

— Кафе, болван! Кафе в Центральном Доме литераторов. А проще — Яма. Поехали!

Через двадцать минут Яша убедился, что кафе для господ писателей полностью оправдывает данное ему прозвище, ибо ютилось оно в глубоком подвале и действительно не имело ни окон, ни дверей. Впрочем, двери как таковые имелись, даже две, но одна была наглухо заколочена — за ней находились бильярдная и туалет, а второй мог воспользоваться только трезвый человек — пьяному одолеть двадцать три крутые мраморные ступени было не под силу. Поэт Анатолий Передреев, выбравшись однажды на свободу, сказал: «И нет выхода у входа, а если выход — входа нет. — И подумав, добавил: — Яма!» С тех пор и пошло гулять среди писательской братии это емкое купринское словечко. «В яму?» — «В яму». И шли в Яму. И было там всегда шумно, накурено и до безобразия весело.

Глеб Михайлович и Федор заняли угловой столик, взяли в буфете минералки, бутерброды с докторской колбасой, пирожки с капустой (водкой они затарились по дороге), приняли дозу — четверть стакана, — и между ними сразу же завязался оживленный разговор.

Яша заказал пельмени, две чашечки черного кофе и бутылку боржоми. Осмотрелся. За соседними от нужной ему компании столиками сидела юная парочка, громко спорящая о великом — влиянии Фрейда на Набокова — и мрачный, разочарованный в жизни пожилой еврей. Яша, подумав, подсел к еврею — и пользы больше, и шума меньше.

— Разрешите?

— Вообще-то ко мне должны подойти…

— Я ненадолго.

Еврей вздохнул, изобразив усталую безнадежность, и жестом предложил занять место напротив.

— Спасибо, — сказал Яша. — Может быть, по соточке?

— Не возражаю.