Гром над пионерским лагерем - Валерий Георгиевич Шарапов

class="p1">— Вы молодцом сегодня, Николай Николаевич. Если так дальше пойдет, завтра-послезавтра выпишем вас. Хотя я бы настоятельно советовал немедленно отправляться в санаторий. Надо поднакопить сил.

— Сил, как же. Работать-то кто будет?

Ехидна в белом халате невинно поинтересовался:

— Что же, за столько лет не воспитали смену?

— Не всем с учениками везет, — огрызнулся капитан.

Врач покивал, но все-таки снова вернулся к прежнему вопросу:

— Как раз освободилось одно место в кардиологии. В Ессентуках. Подумайте до утра, хорошо?

Ессентуки! Леденящая душу ностальгия, пахнущая солью и полынью, как в двадцатых, когда он еще мог гонять басмачей, а не бумажки по столу. Всему свое время, под старость можно было бы и водицы целебной попить.

После вечернего кефира и отбоя соседи, люди дисциплинированные, залегли спать. Сорокин выбрался из кровати и встал у окна. На этот раз камера… то есть палата попалась царская, с окнами на площадь Борьбы. Уже проехали поливальные телеги, дворники прошли, даже деревья, несмотря на резкую смену температуры, уже упрямо готовились выпустить бурную зелень. Во дворе больницы тихо рассмеялась какая-то гражданка. Со стороны Божедомки звенел трамвай и вскоре появился — надо же, какой чисто вымытый, свет от фонарей так и играет на его неровных боках.

Старичье подкрашенное. Точь-в-точь он, Сорокин.

Капитан оперся о подоконник, левая рука тотчас угрожающе подломилась — да, отличный боец ты, Сорокин. Надежный, безотказный, как соломенный пистолетик. Голову можно дать на отсечение, что за заключение выдаст этот деликатный коновал: «Гипертония, не годен».

Конечно, с окраины его не выгонят. Только ведь самому неловко будет вместо нормальной работы отсиживаться в кабинете, пока молодые бегают. Да и какие они молодые, в особенности Остапчук. Да и Акимов со своими болячками, нервной женой, человек позорно мягкий — куда ему командовать? Ведь это ж бумаги, бесконечные вызовы на ковер, интриги, скандалы, выволочки, надо каждое слово обдумывать, отвечать абсолютно за все.

Но может, прав Саныч? Пусть Акимов работает собственной головой, вне Сорокинской опеки — глядишь, и эволюционирует из обезьяны в опера? А то ведь до пенсии просидит за пазухой.

Итак, что делать сейчас: возвращаться и работать, рискуя сдохнуть на посту, или все-таки сгонять на воды перед смертью? А то ведь больше такого шанса полечиться и не выпадет.

Сорокин вдруг подумал, что ему давно уж седьмой десяток, что до боли в печенках хочется напоследок просто посидеть на обычной скамейке под условным кипарисом. И вернуться, если повезет, нормальным человеком на своих ногах, а не в инвалидной каталке. Тем более и возить-то некому.

И капитан вдруг решился: «Пусть Остапчук перестает изображать хатаскрайника, а Акимов — командует, а не бегает по любому поводу к руководству. Катьки нет — плохо, но не смертельно, не ее это дело. Решено».

С утра Сорокин сказал врачу, что согласен, и тот тотчас направил оформлять курортную карту. Через три дня Николай Николаевич отбыл в дали, раскрашенные исключительно голубым и розовым, бросив на произвол судьбы подчиненных и окраину, лишь попросив напоследок портачить поменьше.

Небо на землю не упало, землетрясений и прочих катаклизмов не случилось.

До отбытия капитана — точно. Дальше началось. Прибежала в отделение Светка Приходько и, заикаясь, доложила:

— Там эта… Самохина застрелилась.

Акимов тотчас позвонил на Петровку, вызвал группу, сам поспешил за Светкой.

Глава 11

С вечера брат Санька поставил перед фактом: он отправляется подработать в ночь, а Светке надо с утра сгонять на голубятню, убраться и покормить птичек. Сестрица попыталась возразить: Ольга «убьет», сегодня же прибудет первая ребятня в лагерь. Но Санька был неумолим, напомнил:

— Саботаж? Зря я прикрывал тебя, когда вы с Анчуткой до утра по кустам трещали?

Света возмутилась:

— Мы соловьев слушали! А ему с утра в командировку нужно было!

— Да один пес, — оборвал сестру Санька. — Отдаривайся.

Светка смирилась, заметив лишь то, что не очень она это дело того, любит. На что брат резонно заметил, что крайне полезно для характера делать то, что не любишь. Предупредив Ольгу и клятвенно пообещав, что непременно придет, как только закончит дела, Светка отправилась кормить братовых голубей.

И странное дело: с каждым шагом ощущалось возмутительное очарование. Вот, презрев правила и обещания, не идешь туда, куда должна идти! Надо полагать, эти возмутительные мысли внушает на расстоянии Яшка, знатный анархист и гуляка. Светка втайне, трусливо восхищалась тем, как он вот так запросто, наплевав на все «надо» и «должен», просто развернулся и ушел с фабрики заниматься тем, что по душе. А по душе ему — мотаться черт знает где. Вот теперь он на полном праве мотается, да еще и получает зарплату за это, и делает благородное дело. С ребятами у Анчутки дело ладилось, и пока ни одного воспитанника он по дороге не потерял. Скоро он вернется, и можно будет снова пойти на «дачу», костерок жечь.

Выпустив голубей, Светка сметала с окошек пыль да паутину, собирала помет в мешки (Санька потом его загонит дачникам). То и дело поглядывала с высоты — хорошо тут, на голубятне! Как на каланче, все видно, а тебя с улицы — нет. Можно, как из потаенного гнезда, наблюдать за тем, что происходит вокруг, — интересно, почти как в кино. Жаль, что утренний народ уже рассосался — кто на работу, кто с работы. И очень нехорошо со стороны дачников на «Летчике-испытателе» заборы такие высоченные возводить — нет уж прежней открытости, не поглазеешь, не полюбуешься на жизнь дачников. Много нового люда заселилось, и все больше неизвестных, порой совсем сопливых. То ли дочки, то ли жены — не поймешь. Эдакие фри. Помет им нужен в малых количествах, только под цветочки сыпать. В общем, дрянь, а не клиентура — так Санька говорит.

Закончив с уборкой, Светка распрямилась, покрутилась туда-сюда на манер гимнастики, снова выглянула из окошка.

Далеко в синеве кружили голуби, в небе ни облачка, на улице ни души, только между березок шлепала сапогами по грязи Милка Самохина, бывшая гадина. Давным-давно навела она тут такого шороху, что даже добрая Светка хотела отожрать ей голову. Но теперь она взялась за ум, все прощено и забыто, и занимается Мила делом честным и очень нужным — разносит почту. Местная письмоносица, тетя Таня Ткач, стала очень толста и везде не поспевала, так что теперь Самохина, прилично одетая, без капли краски на лице, сновала целыми днями по району. И слова плохого никто про нее сказать не мог.

Милка подошла ближе и свернула на дорогу, которая шла через дачный поселок, вдоль заборов. Сумка у