Искатель, 1996 №3 - Игорь Данилович Козлов

— Согласится — не боись! Ты только смелее — за пазуху сразу… Ну, пойдешь или нет? А то я попробую.

— Ладно, схожу. — Ленчик под неодобрительное шиканье выбрался в проход, прошелся к экрану, вернулся к ряду, в котором сидела учительница.

— Смелее, Ленчик!

Придурок сел рядом с Юлией Сергеевной. Алексей видел, как он наклонился к ней, что-то сказал. Учительница брезгливо отшатнулась, пересела подальше. Ленчик тоже пересел, попытался обнять. Звонкая оплеуха развеселила задние ряды.

— Чего бьешься, дура! — возмутился Ленчик.

— Это она ломается! Смелей давай!

Лешка опустил голову, обхватил ладонями подлокотники, до боли сжал, сминая сигарету и обжигая пальцы. Сзади опять заржали. Он еще больше ссутулился, будто хотел показаться самому себе моложе и меньше, чем был. Левая щека задергалась в тике.

— Так ее, Ленчик!

Раздался звук еще одной оплеухи, мимо Лешки простучали каблучки, тяжело охнула дверь. Затем прошаркали неторопливые шаги, сзади тихо пороптали, кто-то стукнул Ленчика по спине и буркнул:

— Под ноги смотри, бык!

Щека все дергалась. Алексей сдавливал ее пальцами и боялся поднять голову, иначе бешенство плеснет наружу, и он ударит придурка, не подумав о последствиях. И не справится с ним. Да и дружки Ленчику помогут: по кулаку скинутся — домой не доползешь.

Когда пришел домой, там не спали. На кухне отец сидел перед пустой бутылкой, а мать дерганой походкой сновала около стола, держа на руках спящего Андрюшку. Значит, батя дерется. Лешка вдоль стены прокрался к хлебнице.

— …Я тебе сколько раз говорил, сука, чтоб не лазила по карманам?! Ну, отвечай! — допрашивал отец.

— А ты хотел пропить все, а мы — голодные сиди?!

— Мои деньги, что хочу, то и делаю! — Широкая ладонь хлопнула по столу так, что бутылка зашаталась. Одуревшие от выпитого глаза уставились на щербинку на горлышке и, казалось, не замечали сына, резавшего хлеб.

— Накось выкуси — его деньги! — Мать сунула под нос отцу кукиш. — А дети чьи? Не твои?.. Наплодил, так корми! Или, думаешь, твое дело только кобелиное?! А вот тебе! — Кукиш встрял в нос.

Медленно, как будто толстую свеклу тянули его из земли, высунулся Порфиров-старший из-за стола. Табуретка, поддетая ногой, отлетела к печке. Одним шагом отец оказался у выхода из кухни, перекрыв дорогу к бегству.

Лешка глянул на окно. Закрыто. Под стол? Достанет. Значит, под кушетку. Сунул отрезанный кусок хлеба в рот, чтобы освободить руки, и прилип к стене, ожидая.

Мать пятилась к печке, прикрывая голову Андрюшкой. Удар пришелся между плоских, обвисших грудей. Они вскинулись и опали, согнутые ноги поджались к животу, задирая халат, платок съехал на глаза — мать будто собиралась крутануть сальто назад, но, начав, передумала и врезалась головой в угол, образованный стеной и полом. Андрюшка вылетел из пеленки и бултыхнулся в ведро с помоями. Грязная мыльная вода и картофельные очистки плеснулись через край. Кривые ножки судорожно постучали по дужке ведра и затихли.

Лешка, с хлебом во рту, подскочил к ведру, выхватил за ноги брата. К синюшного цвета спине прилипла желто-красная обертка от конфеты, вода обтекала бумажку, устремлялась в ложбинку над позвоночником, капала с безжизненно покачивающихся головы и рук.

— И-и-и!.. — взвизгнула мать, поднимаясь с пола, и вцепилась ногтями в щеки отца, бурые и запавшие, словно неумело натянутые на широкие скулы.

Он очумело мотал головой и отступал боком, пока не осел на кушетку. Маленькие кулаки падали на курчавую голову, мстя за побои, сегодняшние, прошлые и будущие.

— Ирод, ребенка убил!.. На тебе, на тебе, на!..

Алексей держал брата за ноги, не зная, что делать. Он легонько потряс тельце, перехватил за пояс, перевернул. Большая голова неестественно запрокинулась, точно шея была сломана, маленькие глаза пустели белками, из приоткрытого рта текла грязная жидкость. Лешка положил младенца на стол, попытался сделать искусственное дыхание, но никак не мог вспомнить, где надо надавливать на тело, поэтому давил руками живот. Андрюшкины руки покорно вминали торчащий пупок в мокрый живот и отлетали к столу.

— Дай сюда! — закончив расправу с мужем, оттолкнула мать Лешку. Она похлопала ребенка по спине, затем плеснула ему в рот остатки вина из бутылки и стакана.

Заострившееся, сине-зеленое личико скривилось, хриплый кашель одолел препону в груди, вырвался наружу, вытягивая за собой надсадный рев.

— А-а-а!.. — на одной ноте тянул младенец и казался еще живее, чем был до падения в ведро.

Алексей проглотил размякший кусок, что был за зубами, вынул ломоть изо рта, вытер мокрой ладонью губы. Удачный сегодня денек: столько раз попадал в переплеты, а так и не сподобился быть битым. Чтобы не сглазить, не стал слушать, как мать ругает отца, ушел от греха подальше — спать.

В комнате, кроме его односпальной кровати, стояла такая же для младших сестер и двухспальная для старших. Девочки безмятежно посапывали. Алексей лег, доел в темноте хлеб, мечтая, как разделается когда-нибудь с Ленчиком: будет макать прыщавой мордой в канаву с вонючей водой. Заснуть никак не удавалось, два раза выходил в сени по нужде. Минуя кухню, видел, что родители сидят в обнимку перед постепенно допиваемой бутылкой вина, а младший брат свернулся калачиком на кушетке и прижимает ко рту светло-коричневый марлевый узелок.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

— …Убийца! Изверг! Как земля носит такого выродка! — надрывалась Тюхиничиха. Голос у нее крепкий: стая ворон, что пряталась от дождя в кронах росших в конце проулка тополей, прекратила карканье-перебранку и прислушалась к чужой.

— Это у тебя выродки! — отвечала Лешкина мать.

— Убивать его надо, покуда всех на тот свет не отправил!

— Своих дави, сука толстозадая!

Зад у матери Тюхниных действительно был о-го-го: в калитку боком заходила.

— Ах, ты!.. — Дальше, как бревна из поднятого и неудачно застропленного пучка, громыхнулись матюки, отборные, подогнанные так лихо, что предыдущий стыдливо увядал при следующем.

— Пошли домой, — позвала мать Лешку, убедившись, что переругать соседку никогда не сумеет. — Рожу умой, — приказала она на кухне, — давай полью.

Набрав в кружку воды, подошла к склонившемуся над помойным ведром сыну.

— Палку-то выброси.

Лешка озадаченно посмотрел на обломок штакетины в руке, кинул к печке.

— Что, наквасили Тюхнины нос? — с усмешкой спросил отец.

— Это я им наквасил, обоим — и Ваньке, и Гришке! — дрожащим то ли от смеха, то ли от слез голосом сообщил Лешка.

— Правильно, бей их всех, не то тебя будут бить!.. А чего подрались?

— А чего они?! Я иду, а они пристали! Гришка первый ударил…

— Хлеб где? — перебила мать.

Алексей испуганно замолк, пытаясь вспомнить, куда делась авоська с хлебом.

— Там, наверно…

— Обормот, — мать небольно